Жюль Верн

"Нептун" принадлежал купеческой компании Дюаме, владевшей в Нанте двумя универсальными магазинами и фабрикой по переработке рыбы в консервы. "Нептун" увозил кефаль и макрель, крабов и устрицы и оставлял жителям Нанта бумагу и табак, кожу и всевозможную галантерею, без которой как будто можно было и обойтись, - из Парижа в изобилии поступали в Нант те же пустяки и мелочи. Однако подтяжки из Лондона покупались охотнее, чем те, что изготовлялись в Париже, и местные модницы полагали, что испанский шелк гораздо лучше лионского, а португальский зубной порошок значительно приятнее того, который продается под маркой "Грегуар и Компания, Марсель".

В гавани всегда было многолюдно и весело. Сюда ежедневно заглядывал Жюль. Здесь у него имелось свое любимое место - высокая чугунная тумба, видом своим напоминавшая гриб с приплюснутой шляпкой. От этой тумбы до берега было не более двадцати метров. Здесь пахло краской, углем, смешанным ароматом тканей и парфюмерии, водорослями и - еще тем тревожно-смутным и неуловимым, что ведомо одним лишь мечтателям, фантазерам, поэтам.

Жюль принадлежал к их числу. Он мог часами сидеть на своей тумбе и видеть и слышать совсем не то, что видели его глаза и слышали уши. Для всех людей, посещавших эту часть города, пароходный гудок был обычным пароходным гудком - густым рокотанием баритонального тембра или резким вскриком, словно гудок был живым существом и ему наступили на ногу. Впрочем, так представлять себе гудок мог опять-таки один лишь Жюль, и, наверное, одному ему во всем Нанте слышались в тигроподобном рокоте больших кораблей зовы в далекие заморские страны, в девственные леса и необъятные прерии, а в коротких сигнальных гудках маленьких пароходов ясно и несомненно звучали для Жюля такие слова, как Африка, Кордильеры, Суматра, Ява - волшебные, пряные слова, имевшие для мечтателей всего мира десяток смыслов и тысячу ассоциаций.

Как велик мир, как чудесно его устройство, сколько тайн, загадок и сюрпризов скрыто от глаз Жюля за тонкой, зеленоватой черточкой горизонта, укрыто толстым слоем туч, побывавших в тех краях, которые уже ведомы Жюлю, они освоены, заселены, колонизированы его воображением!.. Однажды он сказал Леону Манэ:

Изобрести бы такую машину, которая могла бы перелететь океан и спуститься, где только захочется ее капитану. .. А то - построить такой корабль, чтобы он ходил под водой!.. Набрать туда всякого съестного и плавать сколько угодно! А то забраться к центру земли и пожить там месяца два. Леон Манэ, близоруко щурясь, разглядывал своего друга и понять не мог, - зачем, к чему изобретать подводную лодку, если уже есть пароход... Для чего забираться к центру земли, когда ученым достаточно работы и на ее поверхности. Не проще ли купить билет и проехаться до Гавра или Лиссабона.

- Нет, Леон, это скучно, - говорил Жюль. - Меня интересуют люди и их мечты. На днях мама сказала мне: "Ты с луны упал, что ли!" А я ей ответил: "Погоди, лет через двести, а может быть, и раньше, родная мать такого же Жюля уже не скажет так, потому что она сама будет летать на Луну для того, чтобы скинуть с себя лишний жир. Ведь на Луне не ходят, а прыгают!"

Фантазия, польщенная молчаливым восхищением Леона Манэ, безудержно заработала.

- Я сам придумаю человека, который сумеет объехать вокруг света в... ну, в сто дней! - сказал Жюль.

- Это невозможно, - возразил Леон Манэ.

- Все возможно, когда человек захочет, - упрямо проговорил Жюль. - Сто дней, не больше!

- Сто пятьдесят, - поправил Леон Манэ.

- Приходи ко мне, и я покажу тебе на моем глобусе маршрут кругосветного путешествия, - сказал Жюль.

-Ты начитался Фенимора Купера, - рассмеялся Леон Манэ.

- Фенимор Купер ходит по земле и видит индейцев, - сказал Жюль. - Это очень интересно, но это не мечты, это то, что есть. Я хочу, чтобы были мечты, чтобы было то, чего еще нет.

- Ну, и пусть всё это будет, - махнув рукой, сказал Леон Манэ. Мечты... У наших родителей совсем другие мечты. Мой отец, например, мечтает о том, чтобы я ехал в Париж и стал юристом.

- Мой тоже, - улыбнувшись, произнес Жюль. - Поедем вместе, Леон! В Париже, наверное, интересно. Только я не буду юристом. Не хочу. Скучно. Наш де Ляфосс в беседе моим отцом заявил, что из меня выйдет канатоходец. Честное слово, - так и сказал: канатоходец. Мой отец расхохотался. Он хохотал весь день.

-Тебя наказывают? - спросил Леон Манэ.

- Очень редко. И очень нестрого. Лишают карманных денег, не берут в театр...

- Это, по-твоему, нестрого?

- Да, нестрого потому, что разрешают мне посещать театр и одному, без сопровождения папы и мамы. Ну, а карманные деньги... это пустяки, карманные деньги. Когда у меня нет денег, я чувствую себя даже лучше: можно сидеть дома и мечтать. Послушай, Леон, оставь меня! Мне очень хочется побыть одному.