Жюльетта

— О! Но некоторых книг недостает, — заметила Рози. — А и альбомы? Я не вижу альбомов, куда они делись?

Ландрекур, словно не слыша ее, отвечал князю:

— Да, это довольно хорошая библиотека, идеальная комната для чтения и работы. Мой отец был историком.

— Историком? Это чрезвычайно интересно, потому что мой отец тоже был историком. Что же касается меня, то я предпочитаю всему остальному мемуары и поэзию, — сказал князь, приближаясь к книжным полкам, чтобы прочитать вслух несколько названий.

— Наша прелестная подруга сообщила мне, что вы собираетесь продать этот дом, — снова заговорил он, — но я могу предположить, что вы не собираетесь расставаться с вашей библиотекой. Интересно, вам не подходит здешний климат? Или вы хотите переехать поближе к какому-нибудь большому городу?

— Спросите у Рози, — ответил Ландрекур.

Князь тогда сказал, что г-жа Фасибе — избалованный ребенок, но что виноваты в этом друзья, так как у них вошло в привычку потакать всем ее желаниям.

— Вы сами, дорогой Ландрекур, не для того ли, чтобы доставить ей удовольствие, стали думать о перемене места проживания? Поверьте мне, вам никогда не удастся убедить г-жу Фасибе поселиться в деревне. Не так ли, наша очаровательная Рози?

Он повернулся к ней и взял ее под руку.

— Ну скажите же честно, — обратился он к ней, — и не упрекайте меня в том, что я говорю правду. — Затем, обращаясь к Ландрекуру, он добавил: — Я давно знаю эту очаровательную даму, но она сама себя не знает.

Ландрекуру стал вдруг симпатичен князь, он угадал в нем человека, которого Рози не удалось понять, но в нем вызывала ревность манера, с которой она принимала откровенность этого друга, предполагающая какую-то близость, какие-то общие тайны и воспоминания, которые он с ними не разделял. Разумеется, князь д’Альпен обладал большей независимостью ума и проницательностью, был более значителен как личность, чем г-жа Фасибе, и не склонен был, как она, презирать и критиковать людей, не живущих согласно правилам того маленького замкнутого общества, на которое он, не пренебрегая им, посматривал все же свысока. Воспитанный в вере во все то, что он собой воплощал, князь был склонен верить только в самого себя, не отворачиваясь при этом от других. От его воспитанности, основывающейся на старинных традициях, веяло тем несколько озадачивающим и даже внушающим робость обаянием, которое рождается от сочетания сдержанности и властности. Образованный, интересующийся природой, стремящийся быть в курсе человеческих достижений, изысканий и конфликтов, он имел вкус к познанию и к наблюдению и, любя красивых женщин как зрелище, как украшение общества и как своего рода отдохновение, беседовать обычно предпочитал с мужчинами. Люди, которые его немного знали, спрашивали себя, был ли он легкомыслен из меланхолии, грустен из легкомыслия или легкомыслен из любви к легкомыслию. Но на самом деле ни то, ни другое, ни третье не соответствовало истине. Князь д’Альпен был человеком серьезным. И когда им овладевала меланхолия, он переставал выходить из дома, поскольку легкомысленное времяпровождение не смогло бы отвлечь его от причины его грусти, а как только к нему возвращалось его легкомысленное настроение, он вновь обретал вкус к светской жизни. Женщины любили его за его состояние, за титул и за красивую внешность, а он сам, отрешенный от всего, что он привносил в любовь, и от того, что получал от нее, выбирал тех или иных женщин, менял одну на другую и любил одновременно их всех, что как раз их всех и разочаровывало. Женившись, он превратился бы в человека строгого, умело руководящего своей супругой в весьма замкнутом пространстве. Его многочисленные авантюры утомили его, причем не столько, может быть, его фантазию, сколько его склонность утолять определенного рода желания: он не стремился больше к нюансам. Князь д’Альпен подарил столько поцелуев, что у него не сохранилось отчетливых воспоминаний уже ни об одном из них, и уже давно губы, встречавшиеся с губами, не получали в ответ ничего, кроме одного-единственного неизменного поцелуя, поцелуя его собственного удовольствия. Он приехал сегодня, отозвавшись на призыв о помощи Рози, точно так же, как остановился бы во время прогулки и не поленился бы вернуть в родную стихию большую рыбину, выброшенную волной на берег. Он знал, что мужчина и женщина, не предназначенные судьбой друг другу, могут тем не менее просто испытывать взаимное влечение. Он знал также, какая досада возникает самопроизвольно в их душах из той самой связи, которую они пытаются установить, как их натура, замаскированная было страстью, выходит наружу от усталости, от малейшей неудачи, как она проявляется со всеми своими реальными запросами, подчеркивая недостатки, разногласия и противоречия, требуя жертв, вызывая упреки, разжигая злость и набрасывая мрачный флер на самые радужные воспоминания.

— Если бы я имел такой дом, как ваш, — сказал князь Ландрекуру, — и если о нем можно судить по этой вот одной комнате, то не стал бы его продавать.