Жюстина, или Несчастья добродетели

— Я чувствую в себе твой шепот — не зря же я являюсь отцом. Но все сентименты должны погаснуть на этой кафедре истины и справедливости, и только истина должна вещать устами оратора. Сколько пороков примешано к добродетелям Мариетты! Она смеялась над вами, она презирала ваши взгляды и ваши нравы; связавшись с недотрогами из сераля, она пыталась познать и даже проповедовать религию, о которой мы не говорили ей ни слова, о которой она услышала со слов набожных ослушниц. Мариетте недоставало усердия в ее службе, ее приходилось все время понукать, но сама она была на редкость недогадлива. Немногих девиц наказывали чаще, чем Мариетту, и, несмотря на мое к ней расположение, вы знаете, сколько раз, закрывая глаза на факты, я сам вступался за нее. И я сам прошу теперь ее смерти, ее выбрали по моему предложению, и я хочу, чтобы она умирала в ужасных муках. Примите мой план, и вы убедитесь, что ни одна наша жертва до сих пор так не страдала.

— Мужайтесь, друзья, — продолжал оратор с возрастающим жаром, — мы, благодаря твердости наших характеров, пришли к последней стадии развращенности, и ничто не заставит нас отступить от этого; давайте же вспомним, что несчастен в пороке лишь тот, кто останавливается на полпути: только наслаждаясь пороком, можно познать его истинные чары. В отличие от женщин, которые нам надоедают в силу того, что слишком часто нам отдаются, порок, напротив, больше услаждает нас в те минуты, когда мы доходим до пресыщения. И причина здесь проста: надо близко узнать его, чтобы понять его властную притягательность. Следовательно, только познавая его, мы начинаем его боготворить. Первый поступок отвращает — это результат отсутствия привычки, второй забавляет, третий опьяняет, и если бы ничто на этом сладостном пути не противостояло самым сокровенным желаниям человека, он бы уснащал только преступлениями каждое мгновение своей жизни. Сомневаться в том, что самое большое количество счастья, которое доступно человеку на земле, находят в лоне порока — это значит сомневаться в том, что дневное светило является первопричиной растительности. Да, друзья мои, как солнце служит двигателем вселенной, так и порок есть центр духовного огня, который в нас пылает. Солнце заставляет расцветать плоды земли, порок пробуждает все страсти в человеческом сердце, только он подогревает их, только он полезен человеку. Что нам за дело до того, что порок оскорбляет наших ближних, если мы им наслаждаемся? Разве мы живем для окружающих, а не для себя? Может ли вообще здравомыслящий человек задаваться таким вопросом? Поэтому, если эгоизм — первый закон разума и природы, если мы решительно живем и существуем только для себя, священным для нас должно быть наше удовольствие: все, что отлично от удовольствия, есть ложь, следствие ошибки и достойно лишь нашего презрения. Порой говорят, что порок опасен для человека, но пусть мне объяснят — каким же это образом? Может быть, потому, что он посягает на права другого? Но ведь всякий раз, когда другой способен отомстить, равенство прав восстанавливается, выходит, порок никого не ущемляет. Просто невероятно, как извечные софизмы глупости умудряются разрушать основу счастья живых существ! Насколько бы все люди были более счастливы, если бы смогли договориться о способах наслаждения! Но здесь перед нами встает добродетель, они обманываются ее соблазнительными одеждами, и вот от счастья не остается камня на камне. Пора навсегда изгнать эту коварную добродетель из нашего счастливого общества, давайте будем презирать ее, как она того заслуживает, пусть самое глубокое презрение и самые суровые наказания падут на голову тех, кто захочет исполнять ее заповеди. Что до меня, я хочу еще раз повторить свое заклятие в ее адрес. О мои счастливые собратья! Пусть ваши сердца откликнутся на мой призыв, пусть под сенью нашей обители всегда пребудут лишь палачи и жертвы!

Сильвестр, осыпанный хвалебными возгласами, сошел с трибуны, и занавес открылся. Шестеро монахов разошлись по углам зала, шестиугольная форма которого предлагала каждому удобное место для утех. Гроздья свечей освещали все углы, в каждом находились широкая оттоманка и комод, содержавший все необходимое для самого безудержного разврата, самого жестокого распутства. Две девушки, один педераст и один содомит сопроводили монахов в укромные ниши. Дуэньи по очереди подводили Октавию и Мариетту, скованных цепью и обнаженных к каждому монаху.

При первом же проходе жертва должна была претерпеть такую жестокую пытку, что останься она жива, следы ее сохранились бы на всю жизнь. Каждый палач должен был запечатлеть на плечах или ягодицах жертвы знаки своих излюбленных утех.

Северино, содомируя мальчика и лобзая задницы, расположившиеся справа и слева, вспомнил один из эпизодов, рассказанных Жеромом, вырвал у Мариетты зуб и прижег свечой соски Октавии. Нам неизвестно, какие заклинания он при этом произнес, как не дошли до нас и слова других.