Безвременье, которое зелеными точками высвечивали на этой площади электронные часы, когда пробило полночь и на их темном табло светились только четыре зеленых нуля, кончилось…
Теперь они показывали: 09.11. А через мгновение – на том же месте: – 18 °C.
Проходя мимо Бетиного дома, я взглянул на плотно зашторенное окно их «залы» и – на окно на первом этаже, где я видел в прошлом году – десять часов назад – красивую девушку и ее друга.
На оконном стекле, чуть ниже форточки, где задремучились морозные причудливые леса, протаянное, видимо, дыханием или прикосновением теплого пальца к ним, красовалось нарисованное сердце, пронзенное стрелой и, чуть пониже, – буквы «Я Т.Л.». А на подоконнике так и осталась стоять недопитая бутылка вина и два высоких стеклянных бокала.
Я грустно улыбнулся, потому что очень хорошо знал этот немудреный шифр, поскольку сам не раз пользовался им. И – не далее как вчера, но уже в прошлом… году, я произнес эти слова, но только полностью, еще до нашей ссоры с Таней, когда помогал ей накрывать на стол и никого из наших друзей еще не было. «Бета, я тебя люблю…»
Сейчас я произнес иное.
– Всем общий привет! – сказал я не то воображаемой девушке с парнем с первого этажа, не то своим неизвестно где прикорнувшим – а может и нет – в это время одноклассникам и низко поклонился, широко разведя в стороны руки, в одной из которых держал сейчас свою шапку.
В это время я до противности реально ощутил себя действительно клоуном, стоящим в центре ярко освещенной арены, но все-таки закончил, по инерции скорее:
– Я пошел домой, баиньки…
Утро первого дня года выдалось довольно мутное.
И на душе у меня снова сделалось муторно, как будто бы что-то единственное и очень хорошее, что было в моей жизни, исчезло навсегда.
В размытом сероватом свете все еще кружил прошлогодний снежок. Он пах свежо, морозно, яблочно, как Бетина щека, когда я прикасался к ней губами…
Я писал этот рассказ на берегу изумительно красивого, какого-то изумрудного залива с прекрасными высокими прямыми соснами по его берегам, где мы отдыхали с женой и сынишкой и наша лодка, доставившая нас на этот остров и теперь привязанная к ивовым ветвям, покачивалась на волнах, превращавших, после того как волна плавно набегала на берег, желтый песок в темно-серый…
И почему-то этот контраст желтого и темно-серого песка напоминал об осени.
«Отчего душе моей сродни пасмурные дни. Отчего люблю песок сыпучий с темною полоской у воды. Запах торфа. Дождевые тучи. В дюнах цапли тонкие следы».
Жена загорала на желтом песке, прикрыв от солнца широкими полями соломенной шляпы лицо.
Сынишка, с закатанными штанами, стоя по колено в воде, весьма успешно наловчился дергать на блесну небольших щук, травянок.
Я сидел под сосной, прислонившись спиной к ее сухому шершавому стволу, и писал…
И среди этой дремотной жары набежавший от залива прохладный ветерок и серый песок у уреза воды вдруг очень отчетливо напомнили мне падающий снег. И тот Новый год двойной десятки, который сулил столько счастья тому, кто точно попадает хотя бы в одну из них…
Я еще не знал тогда, что первая любовь, как правило, трагична. В лучшем случае – печальна. И для того, чтобы не длить печаль, ее не надо стараться удержать.
Я всегда с большой теплотой вспоминаю Бету и с большой грустью – девушку, которую я увидел в ту новогоднюю ночь, за шторой с этой стороны…
Жаль, что я ее не знал. И теперь уже, конечно, никогда не узнаю даже имени ее.
Фонарь на солнечных батареях
Глубокая осень…
Я один на даче. И порою мне даже кажется, что и во всём мире я остался один. Так тоскливы, длинны вечера, так настороженна тишина, что хочется только одного – поскорей провалиться в спасительный сон. Однако сон, как правило, долго не приходит…
Утром, когда в дом пробирается уже не ранний бледный свет, я после завтрака сажусь за стол у окна, из которого и сочится этот вяловатый свет, и смотрю то на ровно запорошенную ранним снегом плавную округлость горы, стекающую вниз к Байкалу, то на голые печальные деревья, на чёрный – от свирепых, с белой пеной, волн – Байкал, окруженный мрачными, молчаливыми горами, и пытаюсь перенести своё душевное состояние на бумагу…
Я как раз намеревался написать рассказ об одиночестве… Однако не сумел. Может быть, оттого, что мысленно всё время возвращался в мелькнувшее пером Жар-птицы нынешнее лето. А может, оттого, что обнаружил, что я на своей горушке, среди этого предзимья, всё же не один…
Моя жена Наталья принадлежала к тому весьма редкому ныне, в наш прагматичный, меркантильный век, типу людей, которые с раннего детства верят сказкам. А те, как известно, весьма неохотно приживаются к древу обыденной жизни…
Однажды в августе, уже на исходе лета, приехав в пятницу с последним паромом на дачу, где я имел счастливую возможность жить с июня, она привезла новую, восхитившую её «игрушку» – фонарь на солнечных батареях.