Живая душа

Яков толкался шестом, стоя на корме, а Таисья сидела рядом с клеткой в середине лодки. Деревянная плоскодонка скользила легко и бесшумно. По открытым береговым плёсам плавали яркие блики, причудливо меняясь. Тихо и спокойно шелестел камыш, шумели и стонали в брачных играх лысухи[52], хохотали чайки, деловито и сдержанно гагакали гуси и дико, утробно, с гулом на все озеро, токовала выпь…

– Хватит, пожалуй, – опуская шест в лодку, прикинул Яков. – С неделю подкармливать придется – так далеко будет плавать. – Он с трудом поднял клетку и поставил ее на край растекшейся, как блин, камышовой кучи.

Лебеди, обеспокоенные незнакомой обстановкой, притихли.

– Жалко: всю зиму кормила, поила… – Таисья отвернулась.

– Будет дурака-то валять! – пожурил ее Яков. – Не головы им отрубаем – волю даем. – Он откинул крышку клетки.

Первым вышел из нее самец. Он высоко вскинул голову, огляделся и вдруг закричал протяжно, замахал крыльями, и где-то в глубине озера ему отозвался другой лебедь, потом еще и еще, совсем далеко. Под эту перекличку покинула клетку и самка.

Егерь наблюдал, как осторожно шли по сплавине[53] птицы.

Таисья быстро утерла глаза концом полушалка, но он заметил ее движение.

– Ты это брось, – Яков нахмурился, – тень на ясный день наводить! Жизнь-то вон какая кругом бьет! Не то что в загонке.

– Привыкла я к ним за зиму, как свои…

Таисья понимала грубоватую веселость Якова, за которой он пытался скрыть свою привязанность к птицам, и еще больше распалялась, закрывая лицо платком.

– Осенью опять хлопунцы будут, – с грустью произнес егерь, все наблюдая за лебедями. – Та пара, что разорили браконьеры, наверняка новое гнездо затеет, поздний выводок даст…

Лебеди дошли до края сплавины и аккуратно погрузились в воду. Тихо и неторопливо уплывали они в глубь озерных просторов, чтобы выжить и дать потомство.

4

Для егеря наступила пора межсезонья – время, когда ни птиц, ни зверей никто не тревожит: взять с них нечего – худобьё и мелюзга. В такое время Яков ставил стожки сена на уцелевших, невспаханных и не заросших бурьяном полянах и лугах. Мало, совсем мало их осталось на грани степи и леса. А уж где полыхнет разнотравье, вытканное из диких трав с жаркими цветами, – и глазам станет больно от непрошеных слез, и душа заиграет…

* * *

– Смотри, какая красота! – Яков придержал мерина и показал Таисье на далекое озимое поле.

Ярко-зеленое, оно тянулось узкой полосой между желтыми, с багряными кострами, осинниками и березняками, и на самом краю его сидели крупные матово-белые птицы. На фоне сочной, глубоко-густой зелени и полыхающих от закатного солнца лесов они до того белели, что глаза ломило от их чистоты.

– И наши там? – Таисья щурилась от необычно ярких красок солнечного света.

Егерь улыбнулся.

– Может, и там, кто их теперь разберет. Вчера с севера несколько стай подвалило, вместе кормятся. У них все как надо. Не то что у людей.

Лебедей было немало. Весь дальний край озими пестрел от них. К сидевшим на поле лебедям подлетали другие.

– Значит, я не ошибся: вот-вот мороз ударит. – Яков тронул лошадь вожжами. – «Лебедь зиму на хвосте несет» – говорилось в народе. На севере теперь уже метелит…

Телега медленно покатилась по вялой, уже подпаленной ночными заморозками траве.

– Тепло еще, – не согласилась Таисья, подставляя загорелое лицо мягким солнечным лучам.

– Сибири, что ли, ты не знаешь: сегодня тепло, а завтра так завернет, что и не выйдешь.

– Опять нынче с брошенными мучаться? – Таисья все щурилась, все подставляла лицо низким солнечным лучам.

– Вчера глядел. Один без надежды. Второй мало-мало летает. Может, прибьется к какой пролётной стае.

– Хлопотное дело – держать этих нелётных лебедят… – Таисья аж вздохнула.

Якову стало жалко жену.

– Мне-то об этом не рассказывай: все сам знаю. Ну а как, скажи, я их брошу? Озеро станет, и в первую же ночь там начнут шастать звери…

Они объезжали озеро со стороны солнца, и часть его, у самой деревни, из зеркально-белого превращалось в густо-голубое. Блики те таяли, четче выплывали берега, и на мелководье сплошной переливчатой белизной засветились ряды лебединых стай.

– Ишь гуртятся! – не то радовался, не то печалился егерь. – Мороз будет. Придется за хлопунцом ехать.

– Неужели еще не намотался?

– Намотался, да ведь его в одну ночь сожрут…

* * *

Проснулся егерь ночью. По полу стелился неживой лунный свет, холодный и жуткий. Видневшийся в окно клен застыл в тягостном оцепенении, но Яков уловил злые блестки инея на его ветках. «Мороз, – понял он. – Схватит озеро…» Яков поднялся, натянул на босые ноги болотники и, неодетый, вышел на улицу.

Холод сразу обдал его сверху донизу. Спелая луна светила самоварным блеском. Чуткая ночь пряталась в тени домов и надворных построек. Маленькая деревня спала. Ёжась, егерь прошел в огород и поглядел в переулок. Лужи на дороге матово белели льдом. «К утру холод еще поприжмет, тогда в озеро не пролезть…» Торопясь, он вернулся в избу и стал одеваться.

– Далеко ты? – шепотом, будто кто-то мог их услышать в пустом доме, спросила проснувшаяся Таисья.

– Спи спокойно, я по службе.