Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

В тот самый день, которым помечено это письмо, – 8 декабря 1831 года, – Павел Воинович отмечал свой день рождения: Пушкин праздновал вместе с другом его тридцатилетие! Дом у Нащокина, даже по тем временам, был на редкость гостеприимным и хлебосольным. Порой чересчур. Вряд ли во всей Первопрестольной можно было найти и столь необычный дом, и столь оригинального хозяина!

Уже через неделю московской жизни Александр Сергеевич в сердцах пишет жене: «…Нащокин занят делами, а дом его такая бестолочь и ералаш, что голова кругом идёт… Всем вольный вход; всем до него нужда; всякой кричит, курит трубку, обедает, поёт, пляшет; угла нет свободного – что делать? Между тем денег у него нет, кредита нет… Вчера Нащокин задал нам цыганский вечер; я так от этого отвык, что от крику гостей и пенья цыганок до сих пор голова болит».

Вот будни бедного хозяина, описанные им самим другу-поэту: «Народу у меня очень много собирается, со всяким надо заниматься – а для чего – так Богу угодно: ни читать, ни писать времени нет – только и разговору: здравствуйте, подай трубку, чаю. Прощайте – очень редко – ибо у меня опять ночуют и поутру не простясь уходят».

Необычным человеком был Павел Воинович: с одной стороны – светский повеса, прожигавший жизнь, азартный игрок, богач и сумасброд, а с другой – добрейшей души человек – он, как говаривали современники, «делал добро, помогая бедным и давая взаймы просящим, никогда не требуя отдачи и довольствуясь только добровольным возвращением»; тонкий ценитель прекрасного, обладавший безупречным литературным и художественным вкусом. Один круг его друзей чего стоил: Жуковский, Щепкин, Вяземский, Денис Давыдов, Гоголь!

Да вот и Николай Васильевич признаётся Нащокину: «Вы провели безрасчётно и шумно вашу молодость, вы были в обществе знатных повес и игроков, и… среди всего этого вы не потерялись ни разу душою, не изменили ни разу её благородным движениям».

Александр Сергеевич, по собственному выражению, «забалтывался» с ним – ночи напролёт пролетали в дружеских беседах. И даже в бане они заказывали отдельный номер, часами парились в нём и говорили, говорили…

Позднее Павел Воинович сожалел, что не записывал те долгие доверительные разговоры. «Тебя знать – не безделица», – уверял он в письме Пушкина. А в другом же – чуть ли не заклинал: «Прощай, воскресенье нравственного бытия моего, авось опять приедешь – в Москву – и отогреешь, – а покуда я костенею от стужи и скуки».

Днями напролёт мог слушать поэт рассказы Нащокина, его исповеди, и всё время подталкивал приятеля к написанию собственных воспоминаний – «меморий». Как тут не вспомнить, что его рассказ о белорусском дворянине послужил сюжетом для романа «Дубровский». Пушкин советы «Войныча» ценил, жаждал встреч с ним: «Мимоездом увидимся и наговоримся досыта». Рассказчиком Нащокин был поистине превосходным!

А уж сколько раз выручал он поэта из вечных его денежных затруднений – и не сосчитать! «Прощай, Добрый для меня Пушкин, – не забывай меня, никого не найдёшь бескорыстнее и более преданного Тебе Друга, как П. Нащокина». Трогательное признание!

Всегда старался самым неожиданным образом порадовать друга-поэта. В канун Нового, 1832 года доставлен был из Москвы Пушкину дорогой подарок: чернильный прибор из золочёной бронзы, в центре его – фигурка негритёнка, вальяжно облокотившегося на морской якорь. Подарок свой Павел Воинович снабдил запиской: «Посылаю тебе твоего предка с чернильницами, которые открываются и открывают, что он был человек a double vue…» («с двойным зрением, проницательный» (фр

.). Пушкин от души порадовался: «Очень благодарю тебя за арапа». Нащокину то было ведомо, как дорожит поэт памятью знаменитого своего чернокожего прадеда Абрама Ганнибала, крестника Петра Великого.

Нельзя не вспомнить о необычной услуге оригинала Нащокина, оказанной пушкинистике, да и всем нам. Об одной его прихоти, как считали близкие, – знаменитом «нащокинском домике».

Причуда «богача Нащокина»

То был маленький двухэтажный домик из красного дерева, умещавшийся на ломберном столе и воспроизводивший обстановку жилища Павла Воиновича. Сквозь стеклянные стенки домика можно было видеть гостиную, детскую, спальню, бильярдную, кухню и на верхнем этаже, рядом с кабинетом хозяина – так называемую Пушкинскую комнату, где обычно останавливался поэт.

В игрушечном жилище всё было миниатюрно – мебельные гарнитуры, люстры, картины, посуда. Домик никого не оставлял равнодушным: одни восхищались им, другие бранили владельца дорогой безделушки.