Жизнь адмирала Нахимова

Адъютанты Павла Степановича надеялись – какие-нибудь дела на бастионах отвлекут адмирала от затопления "Двенадцати апостолов", "Ростислава", "Святослава", "Мидии" и "Мессемврии". Напрасно. В назначенный час он послал Платона Воеводского за шлюпкой.

Правда, он думал, что больнее в этот раз не будет, что он уже привык к самым страшным испытаниям – стал присяжным могильщиком и для друзей и для кораблей, которые при нём впервые побежали в море, при нём начали стариться, быв школою для сотен и тысяч прекрасных молодых людей, двух поколений русских моряков. Оказалось, он преувеличивал силу своего сердца. Оно было обыкновенным человеческим сердцем, и очень усталым.

Больно было, будто сейчас он отправлял на дно "Силистрию". Он как никогда почувствовал, что отправляет в глубины свои надежды плавать и держать адмиральский флаг под клотиком корабля, смотреть со шканцев на гордые колонны судов эскадры. Конец!..

Под сильными гребками шлюпка резала свинцовую зыбь. Далеко, на сумрачном горизонте, в сетке дождя, чернели реи и стеньги неприятельского флота. Несмотря на потери, он ещё увеличился… А позади остатки черноморской славы: "Константин", превращённый частью в госпиталь, частью ставший казармою для военнопленных, пароходы Панфилова и Бутакова.

– Были бы моряки, а флот можно построить, – сказал голос за спиною. Ухтомский, как всегда, готов был спорить с пессимистами и верить в будущее.

Ну что ж, он прав. Выводы архипечальные ведь Павел Степанович делал для себя, своего уходящего поколения. Хоронить Черноморский флот нельзя уж потому, что он сражается на бастионах, что без его офицеров и матросов, без его пушек и снаряжения не оборонить бы город. Если против сотен осадных орудий неприятеля уже пятый месяц стоит Севастополь и под бомбами, под взрывами мин превращается в крепость, в этом заслуга и моряков. И простоит ещё столько же, больше простоит город, принеся славу черноморским экипажам.

Шлюпка пристаёт к Графской. Боцманмат командует:

– Крюк!

– На валёк!

– Шабаш!

Шлюпка без толчка стала у каменных ступеней, удерживаемая отпорными крюками. Неторопливо проходит адмирал между наваленных на ступенях ядер, бомб, гранат и картечи, пробирается между загромоздивших площадь лафетов, станков, пушек и снарядных фурманок.

– Павел Степанович, я вас ищу.

– Чем расстроен, Евгений?

Он ласково жмёт руку лейтенанта. Успех разведки к 10-й батарее и первое бомбардирование позволили зачислить волонтёра Ширинского-Шихматова на действительную службу, и вот он уже командир батареи.

– Что случилось?

– У нас на батарее пленник. Утверждает, что государь умер, взволнованно шепчет лейтенант.

Для Нахимова в новости нет неожиданного. Накануне адмирал узнал, что император умер и наследник сменил Меншикова Горчаковым. Меншиков поторопился уехать в Симферополь и сдал командование Остен-Сакену, а барон затягивает объявление депеши до получения официального манифеста о восшествии на престол Александра.

– Знаю. Тебе-то что? – удивляется Павел Степанович и предупреждает ответ: – Для Севастополя всё едино-с. Начальники наши не станут умнее, и заботы о войсках не улучшатся… А честь России по-прежнему надо защищать на бастионах.

– Но если молодой царь станет на путь реформы?

– Не знаю. Я простой русский человек; только соображаю, что на всяком корабле нужен хороший командир. Пётр Первый вытягивал Россию из ничтожества, – значит, любил её. У меня вот адъютант, князь Ухтомский, не то прудонист, не то фурьерист, артели из матросов хочет сколачивать, общую торговлю с ними заводить для благосостояния. Доброта неописуемая… Это всё в наших-то условиях вздор. России надобно уничтожение рабства, страха и подлости. А книжная премудрость Ухтомского – пыль. Народ сам дойдёт до правильного порядка. Матрос сегодня тросовый щит придумал и пороховой погреб из обыкновенной цистерны. А дай ему грамоту?! Ну, что об этом толковать! Мы не увидим. Мы из Севастополя никуда не уйдём. И не нужно, – вдруг молодо и звонко говорит он. – И не нужно, Евгений. Чем больше нас здесь останется, тем больше будет слава Севастополя. И скажут русские люди: на что же мы способны, ежели вся Европа одного города у горсти наших воинов не могла взять?!

Ещё взволнованный этими мыслями, Павел Степанович дома велит составить рапорт адмиралу Верху в Николаев о потоплении кораблей.

Платон Воеводский скрипит пером и бормочет: "Г. командующий эскадрою судов Черноморского флота донёс мне, что по словесному приказанию его светлости г. главнокомандующего войсками в Крыму корабли "Двенадцать апостолов", "Святослав", "Ростислав", фрегаты "Кагул" и "Мессемврия" сего числа ночью затоплены между Николаевской и Михайловской батареями, фрегат же "Мидия" при первом удобном случае будет также затоплен, о чём вашему превосходительству имею честь донести".

Подписав бумагу, Павел Степанович с горечью смотрит на Воеводского:

– Стиль, Платон, стал у тебя – как у заправской чернильной души. "Честь имею донести"… Честь-то какова, а?