Жизнь Антона Чехова

«Подлюга Антошеву, насилу-то я дождалась давно желанного письма. Чувствую, что живется Вам весело-вольготно на Москве, и рада, и завидно. Слышала я, что Вы имели намерение побывать в Питере. Но! Но! сознайся. Вас удержала м-м Голубь? Эта лошадинообразная дама? <…> Замуж я еще не вышла, но, вероятно, скоро выйду и прошу Вас к себе на свадьбу. Если желаете, то можете взять с собой свою графиню Шеппинг, только Вам придется захватить свой матрац на пружинах, ибо здесь нет таких ужасных размеров женщин, а потому Вам с ней не на чем будет заниматься.

Так как Вы уже превратились совершенно в беспутного человека (с моим отъездом), то едва ли Вы обойдетесь без —. Я же не могу больше принадлежать Вам, так как нашла себе подходящего тигрика. Сегодня у вас бал, воображаю, как Вы отчаянно кокетничаете с Эфрос и Юношевой. Чья возьмет, это интересно! Правда ли, что у Эфрос нос увеличился на 2 дюйма, это ужасно жаль, она будет целовать Вас и какие у Вас будут дети, все это меня ужасно беспокоит. Слышала также, что Юношева пополнела в грудях, опять неприятность! Как она будет носиться в очаровательном вальсе особенно с таким страстным южанином, как Дмитрий Михайлович (sic!

) Савельев, я боюсь за него. Судя по его письму, с ним творится что-то недоброе. Антошеву, если сами Вы окончательно погибли в нравственном отношении, то не губите Ваших товарищей, да еще женатых. Негодяй! Не советую Вам жениться, Вы еще очень молоды, Вы, так сказать, дитя, да и невесты нет подходящей <…> Я рада, что Вы иногда вспоминаете мою особу, хотя и не думаю, чтобы это случалось с Вами часто. Вы пишете мне ерунду, а главное, что меня интересует (больше всего), Ваше здоровье, об этом ни слова. У Вас две болезни, влюбчивость и кровохарканье, первая не опасна, о второй прошу сообщать самым подробным образом, иначе я не буду вести с Вами переписку. Надеюсь, что это возможно. Итак, Антошеву, хотя Вы не забыли скелетика, но я верю, если приедете в Питер, то не забыл, если нет, то забыл. <…> Жду от Вас письма по возможности скоро. Пишите по магазинному адресу и заказным, я буду присылать марки, а то боюсь, что пропадать будут. Прощайте, Антошеву. Ваша Наташа. Рада, что медицина улыбается, авось меньше будете писать и будете здоровее»[95]

.

Наталья была не единственной женщиной, кто посылал Антону марки для ответного письма, но ни одно из них не сохранилось. Между тем Дуня Эфрос могла занимать освободившееся место – Чехова с Петербургом связывали исключительно литературные дела.

Антону пришлось просидеть в Бабкине все лето – «Петербургская газета» задерживала гонорары, а с Киселевыми жить было дешевле. Когда Чеховы вернулись в Москву, им пришлось съехать из просторной, удобной и недорогой квартиры. Одиннадцатого октября, дождавшись, когда в новой квартире высохнут покрашенные полы, Чеховы перебрались на Большую Якиманку в дом госпожи Лебедевой. Прожив на одном месте пять лет – самый долгий срок в жизни Антона, – Чеховы вновь превратились в кочевников. Новая квартира была небольшой (и слишком тесной для званых вечеров), но гораздо более дешевой (40 рублей в месяц), к тому же от нее было ближе к гавриловскому амбару. На дверь прибили медную табличку «Доктор А. П. Чехов», и здесь Антона можно было застать в любой день недели, кроме вторника, четверга (во второй половине дня) и субботы. Спустя месяц Антон жаловался Лейкину: «Новая квартира оказалась дрянью: сыро и холодно. Если не уйду из нее, то, наверное, в моей груди разыграется прошлогодний вопль: кашель и кровохарканье. <…> Жить семейно ужасно скверно». Случалось, что Чеховы не могли найти денег на дрова – «Петербургская газета» месяцами не платила Антону. Он снова начал давать рассказы в «Будильник» и за гонораром являлся в редакцию лично.