Жизнь Антона Чехова

Лика переписывалась с Машей и догадывалась о том, что держит Антона в России. У Маши же в этом не было никаких сомнений. В феврале ее пригласили за кулисы МХТа познако-мили с труппой: „Книппер запрыгала, я передала ей поклон от тебя <…> Я тебе советую поухаживать за Книппер. По-моему, она очень интересна“. Антон ответил незамедлительно: Книппер очень мила, и конечно глупо я делаю, что живу не в Москве. Прошло немного времени, и Ольга Книппер стала на-ведываться к Маше в гости. Их дружба впоследствии связала семью Книппер с Чеховыми, а Чеховых — с Московским Художественным театром.

Антон только и мечтал о том, чтобы прервать крымскую ссылку. На Пасху он собирался в Москву встретиться с труппой, повидать Ольгу Книппер, Машу и Евгению Яковлевну. Однако вряд ли когда-либо еще ему была столь нетерпима российская действительность. Его раздражали и власти, и бунтующее студенчество. Одному коллеге он с горечью написал, что стоит только честным студентам закончить университет, как они превращаются в стяжателей и взяточников. Сам Чехов читал теперь французскую газету „Le Temps“, находя в ней образец правдивой и непродажной журналистики. Живя в Ялте, он отнюдь не скучал по мелиховским мужикам — впрочем, забыть о них было трудно, поскольку в письмах Маши то и дело звучали жалобы на их жульничество и озлобление. Занятия в Машиной школе заканчивались 10 апреля, а срок найма московской квартиры — неделю спустя, так что в перспективе всех ожидало возвращение в Мелихово. Пасхальные праздники радости не предвещали. Маша в письме от 10 марта уже не скрывала своих мыслей: „Мелихово, по возможности, скорее продать, вот мое желание. Крым и Москва! Если захочешь русской деревни, то можно выбрать любую губернию и любое место в смысле красоты и рыбной ловли, с грибами. В Мелихове уж очень все напоминает об отце. Непрерывные ремонты, возня с прислугой и с крестьянами уж очень тяжелы“.

В это время в Ялте Бабакай замешивал цемент, а Мустафа сажал деревья. Вукол Лавров подарил Антону книгу „Флора садоводства“, и, вооружившись сей библией любителя растений, он принялся насаждать Эдем, который заменит ему Мелихово. Вдохновлялся он также каталогами одесских питомников и близлежащего Никитского ботанического сада. Средиземноморские растения, которые приглянулись ему в Ницце, хорошо приживались в Ялте. Вскоре двенадцать черешен, два миндальных дерева и четыре шелковицы уже шумели листвой; ожидалась доставка бамбука. Именно здесь, а не в Париже назначил Антон встречу с Ликой.

Хорошенькая Надя Терновская, дочь ялтинского протоиерея, уехала в Одессу к брату, чтобы послушать обожаемую ею оперу. Антон купил ей билет и получил в ответ букет фиалок и кокетливое письмо. Татьяна Толстая, хотя ей не пришлась по вкусу чеховская „Чайка“, была очарована „Душечкой“, которую ее отец с чувством четыре вечера подряд читал вслух пестрой компании гостей, прерывая чтение всхлипыванием и смехом: „Отец <…> говорит, что поумнел от этой вещи. <…> А в „Душечке“ я так узнаю себя, что даже стыдно“466. По уши влюбленная в Антона юная Ольга Васильева, корпящая над переводами его рассказов на английский язык, присылала записки, прося объяснить непонятные слова. Внучка Суворина, Надя Коломнина, из Петербурга писала Антону игривые письма и посылала ноты вальсов, намекая, что найдутся „чьи-нибудь искусные руки“, которые сыграют их на рояле у Иловайской. Кокетливые послания приходили и от молоденькой Нины Корш467.

Ялта смеялась над чеховскими поклонниками. Женщин, которые преследовали его на набережной или по дороге на Аутку, прозвали „антоновками“, однако Антон был далек от искушения попробовать эти запретные плоды. Ведя жизнь уединенную и непорочную, Чехов стал подписывать письма „Антоний, епископ Мелиховский, Ауткинский и Кучук-койский“ 468. К апрелю отшельничество и компания чахоточных докторов ему уже порядком надоели: „Ходишь по набережной и по улицам, точно заштатный поп“, — пожаловался он в письме к Суворину. Однако в Москву уезжать пока было рано — в апреле там было еще морозно. Друзей Антона беспокоило его сильное желание покинуть Ялту. Литератор и певец В. Миролюбов попытался предотвратить его отъезд, послав телеграмму Ване: „Ехать на север безумие, болезнь еще не излечена, нужно беречь“469.