Жизнь Антона Чехова

Три сезона подряд Московский Художественный театр радовал публику новыми чеховскими пьесами. В октябре 1901 года Антон ничего не смог предложить актерам. По-прежнему имела успех у зрителей пьеса «Три сестры», хотя и продержалась на сцене лишь половину прошлого сезона. Труппа готовила к постановке первую пьесу Горького, «Мещане», которой будет уготована скандальная судьба. Нынешний сезон был открыт пьесой Ибсена «Дикая утка»; однако и критики, и публика сошлись в своем мнении с Чеховым: «Вяло, неинтересно и слабо». Станиславский, выбитый из колеи пожаром, уничтожившим семейную фабрику, в довершение заболел ангиной, и все эти невзгоды скверно сказались на его игре. Неверный шаг допустил Немирович-Данченко, поставив на сцене МХТа собственную пьесу «В мечтах», чрезмерно наполненную саморефлексией. Критика разнесла пьесу в щепки; своей ролью в ней была недовольна и Ольга, и потому ее крайне тревожило подавленное состояние Немировича-Данченко [532]

. После трех репетиций Станиславский снял с постановки переработанную версию «Иванова». Чехову откровенно дали понять, что от него ждут новой пьесы. На репетициях «Трех сестер» он теперь скорее мешал, чем помогал актерам, но присутствие на спектакле автора послужило хорошей приманкой для публики: театральный сезон принес Антону восемь тысяч рублей, не считая тысячи, полученной от постановок в других городах России.

В Москве погода пока держалась теплая и легким Антона не вредила. В Петербурге же, куда он намеревался съездить, уже похолодало. В Москву на встречу с Антоном и Ольгой приехал Александр. С Ольгой он так и не познакомился, хотя останавливался в Москве с ночевкой. Мише старший брат сказал, что, на его взгляд, Антон «плоховат». Александр держал путь на Кавказ, куда ехал по заданию «Нового времени», и был против обыкновения трезв (в запои он обычно погружался, удалившись от семьи). В Москву приехал также посланный Сувориным Ежов. Встретившись два раза с человеком, ошельмовавшим его в пьесе «Три сестры», Ежов сообщил Суворину, что видел «тень прежнего Чехова». Между тем в Москве погода портилась. Антон сидел в четырех стенах, а Ольга подсылала ему друзей, чтобы скоротать время. Из дома Чехов вышел лишь затем, чтобы помочь Ольге Васильевой. В свои девятнадцать лет она решила взять на воспитание еще одну сироту и попросила Антона зайти к нотариусу засвидетельствовать ее духовное завещание.

Машу застать дома было трудно. Она по-прежнему преподавала в гимназии за месячное жалованье в сорок рублей[533]

. Вместе с Александрой Хотяинцевой она посещала художественную студию, где для безутешных родителей Абрама Синани писала портрет их покойного сына. За одну картину ей даже удалось выручить деньги. По вечерам она встречалась с подругами Антона, ныне им отвергнутыми, а самого Антона развлекали родственники жены. Чехову был симпатичен дядя Ольги, Александр Зальца, схожий со старшим братом Антона по части увлечения женщинами, выпивки и скандальных публичных выходок. Другие же Ольгины дядья — врач Карл, юрист Владимир, а также ее брат, инженер Константин, — впечатления на Антона не произвели. Маша делилась с Мишей: «Что самого скверного в Антошиной женитьбе — так это многочисленная буржуйная родня жены, с которой приходится считаться»[534]

.

Из Ялты приходили жалобные письма от Евгении Яковлевны, которая умоляла забрать ее в Москву. Антон велел ей дождаться его возвращения в Ялту, а Маша отговаривала от поездки, пугая тем, что в нанятой Ольгой квартире водятся крысы, скверно пахнет из ватерклозета и слишком тонкие стены. В конце концов ее успокоили тем, что пообещали вывезти в Москву к Новому году.

В Москве тем временем холодало, и Антону становилось ясно, что к середине октября он должен будет уехать. В письме к редактору «Журнала для всех» Миролюбову Чехов признался: «Жена моя <…> остается в Москве одна, и я уезжаю одиноким. Она плачет, я ей не велю бросать театр. Одним словом, катавасия». Ваня своему приятелю тоже говорил о том, что Антон возражает против ухода Ольги со сцены, поскольку «жить без дела, без работы нельзя». В конце концов Ольга отпустила Чехова в Ялту. Евгении Яковлевне она послала длиннейший список наставлений, который сбил ее с толку и немало обидел, хотя единственным намерением невестки было обеспечить мужа легкой и питательной диетой: «Здесь он все время ел рябчиков, индюшек, куропаток, цыплят; солонину ест, свиные котлеты отбивные, только не часто. Язык любит, почки ему готовьте, печенку, грибки жарьте в сметане. Уху делайте, только как можно реже давайте ему котлеты. И, пожалуйста, давайте ему сладенького, или мармеладу, или берите шоколаду у Берне. Яиц свежих отыщите, давать ему по утрам».