Жизнь Антона Чехова

Четырнадцатого апреля, через неделю после Пасхи, Ольгу на носилках сняли с парохода и отправили прямо в постель в Аутку. Нилус, трудившийся над портретом Антона, собрал своетхозяйство и ретировался. Антон и Маша стали для Ольги врачом и медсестрой.

Антон не заговаривал с Ольгой о своих сомнениях в правильности диагноза и об операции. Он был заботлив, но сдержан в чувствах. Спустя три месяца, написав Якобсону, он получил ответную телеграмму: «Подозрений не было удалены остатки яйца периметрит». Февральская менструация, мартовское недомогание, обморок и сильная боль в области яичника, неотложная операция и вздувшийся живот, наконец, перитонит — все это указывало скорее не на выкидыш, который требует выскабливания, но на внематочную беременность, при которой необходима полостная операция и возможен воспалительный процесс[553]. Петербургские хирурги лишь недавно стали удалять зародыши из фаллопиевых труб — в 1902 году такая операция была сопряжена с большим риском, а неоперированная внематочная беременность имела смертельный исход. Антону было известно, что внематочная беременность разрывает трубу между восьмой и двенадцатой неделями, считая от зачатья. Если то же самое случилось и с Ольгой, то зачатье произошло тогда, когда их разделяли тысяча триста километров.

Пошла полоса болезней. Выстоять помогли жизненная сила Ольги и самообладание Антона. Беспечные заверения Отта в том, что Ольга может зачать и «родит сразу тройню», омрачались подозрением, что с поврежденным яйцеводом и воспаленным яичником способность к деторождению у Ольги снизится. У Антона оставалось все меньше шансов зачать желанного ребенка.

Чехов, которого удручали и его собственное недомогание, и болезнь жены, занервничал и решил, что Ялта слишком далеко от Москвы, а Аутка — слишком высоко в горах. К тому же два дома неподалеку недавно сгорели дотла, поскольку у пожарников не оказалось воды. Он пришел к выводу, что Маше следует поискать жилье в Севастополе. К 24 апреля они снова остались вдвоем с Ольгой. Маша уехала в Москву — принять экзамены в «молочной» гимназии, показать выскочивший у нее нарыв врачу, пококетничать в открытую со Станиславским и тайком — с Буниным, а также погулять на свадьбе у Лики. Из Москвы она шутливо бранила Ольгу: «Жир-то, знать, с тебя не весь сошел, что ты бесишься, невестка-лежебока! Вставай скорей да зарабатывай деньги для мужа и его сестры калеки». Но Мише писала всерьез: «Ольга Леонардовна держится по отношению ко мне довольно странно, Антоша тоже, я сильно страдаю». К середине мая Ольга заметно окрепла — чего нельзя было сказать об Антоне. Они поджидали Машу, чтобы передать ей хозяйство. Двадцать четвертого мая Антон с Ольгой второй и последний раз совместно отправились в Москву. В Москве гинеколог доктор Варнек обнаружил у Ольги воспаление яичников. Он предписал ей трехнедельный постельный режим, лето во Франценсбаде, на Богемском курорте, и на целый год отойти от театральных дел. Ольга была вне себя от расстройства. Чехов возражал против Франценсбада[554] и ставил другой диагноз — перитонит: два года на долечивание, усиленное питание и побольше сливок.

В Москве боли в области живота у Ольги усилились. Антон был слишком слаб, чтобы ухаживать за ней, и на помощь пришел Вишневский, неутомимый, услужливый и, быть может, провинившийся кавалер. В полночь 1 июня он рыскал по Москве в поисках какого-нибудь врача, который еще не успел уехать на выходные на дачу. Врач отыскался лишь утром. Ольга была измучена до крайности и держалась только на морфии. При первой же возможности ее отвезли в клинику гинеколога Максима Штрауха. Шестого июня Ольга писала Маше: «Ялтинские страдания, вместе взятые, ничего в сравнении с одной ночкой в Московской. От боли я заговаривалась, рвала волосы и, если бы было что под рукой, сотворила бы что-нибудь с собой. Всю ночь орала не своим голосом. Доктор говорит, что ни один мужчина не имеет понятия о таких болях».

Вишневский валился с ног, ухаживая за Чеховыми. Немирович-Данченко приезжал ежедневно и проводил с ними время с полудня до шести вечера. Станиславский же тем временем предпринял практические шаги. Он повел переговоры с соперницей Ольги в ее сердечных и театральных делах. Вернувшись от Книппер, он писал жене: «Думаю, что она [Комиссаржевская]

заведет разговор о переходе в наш театр. Это было бы недурно!.. Особенно теперь, когда на Книппер плохая надежда в будущем сезоне <…> Очень жаль и ее и Чехова»[555].