Жизнь бабочки

Она шептала что-то еще, а он захлебывался рыданиями, не в силах пошевелиться. Она прижала его голову к груди, крепко-крепко, и почему-то стало легче дышать, и постепенно распустилась судорога, сковывавшая руки, ноги, все тело. Она гладила его плечи, а потом слегка коснулась губами груди, и это было совсем не страшно, а, наоборот, успокаивало. И было жалко себя, и хотелось капризничать, и он знал, что его не заругают, не оттолкнут, а пожалеют. Она спросила:

– Ты пить хочешь?

Он кивнул.

– Я принесу.

– Подожди! Нет ничего, кроме воды.

– Я пойду вниз? Куплю колы?

Внизу, прямо в его доме, работал круглосуточный магазинчик, в котором Сева никогда не отоваривался из-за дороговизны. Только сигареты были по обычной цене, на них цены были всюду одинаковыми.

– Не надо никуда ходить. Неси воду.

Она долго гремела чем-то на кухне, а потом принесла два стакана, в которые было налито что-то непрозрачное. Из-за темноты трудно было разглядеть цвет, а свет в комнате не включали.

– Пей. Джем.

Он сделал один глоток. Улыбнулся.

– Гадость редкая.

Она тоже улыбнулась, устроилась поудобнее, прикрывшись концом его одеяла.

– Где ты его разыскала?

– Кого?

– Джем.

– Там. В шкафчике.

Сева поморщился.

– Он же старый, несъедобный.

– Хороший. Я сняла верх. Пей.

– А ты не командуй.

Она замерла на секунду, будто испугавшись.

– А ты кулинарка, оказывается.

– Нет. Так.

– Что так? Джем какой-то дерьмовый разыскала, с водой смешала, льда добавила: а вполне сносное пойло.

– Хорошо.

– Ванда…

– А!

– А что ты другую работу не ищешь?

– Трудно…

– Понятно, нелегко. Но надо искать. Тут такие придурки работают, а у тебя язык хороший.

Захотелось сказать, что он может поговорить в своей конторе, но он тут же осекся. Это было недипломатично во всех отношениях. Во-первых, нельзя нарушать дистанцию, да и потом все равно не взяли бы. У них работали русские и пара проверенных испанок. Чужаков не брали, боялись утечки информации. Она как будто услышала его мысли. Спросила:

– У тебя нехорошая работа?

Он усмехнулся.

– У меня работа хорошая, только люди нехорошие. Скоты одни.

Он тут же пожалел о скотах, и стало тоскливо от того, что она чужая, что все надо объяснять, и от этого теряется весь смысл и прелесть беседы. Да и все вокруг чужое. Суррогат. Суррогатное существование.

– Я помню. Скоты.

– Памятливая…

– Ты продаешь квартиры?

– Дома…

– Много денег…

– Да, уж немало.

– Кто же купит?

– Находятся папики.

– Папики?

– Такие жирные вонючие дядьки из Москвы. Вернее, они из всяких Урюпинсков вначале понаехали в Москву. Там все разворовали. Теперь принялись осваивать другие территории.

Он специально говорил сложно, с мучительным злорадством ожидая вопросов, но она кивнула.

– Здесь море. Тепло.

– Во-во. Они любят, где тепло.

Он неожиданно разволновался. Захотелось выплеснуть все, что копилось столько времени, обличить, уничтожить.

– Понимаешь, они вроде хитрые, но глупые. Им эти миллионы на голову свалились нежданно-негаданно, а считать они не научились. Их обуть ничего не стоит. И языка не знают, и в банках ничего не понимают. Наши их за ручку водят, все объясняют, типа, шаг за шагом. Проценты там разные, а сами себе в карман часть денежек отсыпают. Бизнес, называется.

– А ты?

– А что я?

– Почему не отсыпаешь?

– А меня, понимаешь, не взяли в тусовку. Я, так, приди, подай и выйди вон. Да еще спасибо скажи, что жалкую зарплатку платят.

Она вздохнула.

– Что делать хочешь?

– Вот жду.

– Чего?

– Когда возьмут.

– А если не возьмут?

– А если не возьмут…. Я их сдам со всеми потрохами, к чертовой матери!

Он прекрасно понимал, что говорит ерунду, что никого не сдаст, потому что он здравомыслящий человек, но так хотелось выпустить пар, хотя бы на словах.

Потом он уснул, и ему приснилась дача. Они идут по поселку, и все там так же, как было в детстве: некоторые участки заросли бурьяном, а за бурьяном мелькают облезлые щитовые домики неопределенного цвета. Есть пара участков с ровными грядками, где под листьями краснеют клубничные ягоды, но даже на этих участках людей не видно. Ну, какое же это убожество. Сева с трудом скрывает злорадную улыбку. Разве все это можно сравнить с испанскими домиками? Он будто бы попал в прошлый век, где люди даже не нюхали заграницы. Однако где же люди? Впрочем, это неважно, они его не волнуют. Теперь он смотрит на них с высоты своего опыта. Они заходят в какой-то домик, с виду нежилой, и Сева никак не может вспомнить, кто здесь жил раньше. Посреди застекленной террасы с выцветшими занавесками стоит прямоугольный стол, покрытый зеленым сукном. Все рассаживаются, и Чижик достает из потертого портфеля большой мешок. В нем фишки. На них номера участков. Сева ищет глазами свой, 24-й, но их быстро смешивают, а потом складывают ровными кучками и начинают раздавать. Сева жадно следит за рукой раздающего, но до него никак не доходит очередь. И вот уже все фишки розданы. Всем досталось: и Носу, и Полю, и даже Доктору. Всем, кроме него.

Севу охватывает такая обида, что даже голос пропадает. Он напрягается изо всех сил и шепчет:

– А как же я?! Мне ни одной не дали.