Жизнь Бальзака

Смерть в последний раз подняла занавес над творчеством Бальзака. Одни видели в нем безнравственное и опасное описание неестественно злобных людей, другие – монументальную истории общества, самый великий и полезный литературный труд со времен Мольера. Произнося в то утро надгробную речь на кладбище Пер-Лашез, Виктор Гюго провокационно заметил: пройдя в ворота смерти, Бальзак вернулся в общественную собственность. Отныне он принадлежит читателям. «Неведомо для самого себя, желает он того или нет, с его согласия или без, автор этого громадного, выдающегося труда принадлежит сильной расе революционных писателей», – сказал Гюго¹²²⁴. Стоя у могилы, Эвелина, должно быть, поморщилась, услышав, как ее мужа-легитимиста называют революционером. Сам Бальзак всегда знал, что его романы, как дети, в конце концов пойдут своей дорогой: «Даже самый мудрый писатель не всегда понимает – можно даже сказать, никогда не понимает – ни полного смысла своего труда, ни его истинного объема, ни вреда или блага, какие они способны принести»¹²²⁵.

На похороны Бальзака собрались почти все парижские писатели, а также – как казалось – множество его персонажей. Пришли и наборщики – безымянные представители рабочего класса, которые восхищались им и страдали от него больше иных критиков¹²²⁶. Гроб несли Виктор Гюго, Александр Дюма, представитель Общества литераторов и, со стороны правительства, Жюль Барош, министр внутренних дел, который незадолго до того добился принятия закона о запрете романов с продолжением. Самыми близкими родственниками, которые присутствовали на похоронах, были зять Бальзака и Лоран-Жан. Формально похороны были третьеразрядными¹²²⁷; на самом деле тот день стал днем национального траура, и для многих молодых писателей, считавших Бальзака своим учителем, – заходом солнца, закатом эпохи романтизма.

«Когда мы подошли к могиле, – писал Гюго, – которую вырыли почти на самой вершине холма, собралась огромная толпа; тропинка была крутой и узкой, и лошади, поднимаясь выше, тащили катафалк из последних сил, а он все время скатывался назад». Чуть позже, причисляя Бальзака к революционерам, Гюго стоял на том месте, где стоял Растиньяк, похоронив отца Горио, и откуда он пролил последние слезы своего детства.

«Гроб опустили в могилу… Священник произнес последнюю молитву, и я произнес несколько слов.

Пока я говорил, солнце все ниже опускалось на небе. Вдали я видел весь Париж в ослепительной закатной дымке. Почти у моих ног почва осыпалась в могилу, и меня перебивал глухой стук комьев земли, падавших на гроб»¹²²⁸.

Закончилась одна история – и началась другая. Бальзак оставил после себя не только громадное творческое наследие, которое уже тогда начало завоевывать международное признание, но и напряженнейшее семейное положение, подобное тем, которые он описывал в своих произведениях.

Вдова и мать Бальзака некоторое время жили вместе, однако общались они с трудом. Были натянутые совместные обеды и игра в вист с Сюрвилями. Эвелина и ее сестра Каролина нашли Бальзаков заурядными, скучными, о чем они говорили вслух попольски. Через несколько месяцев г-жа де Бальзак переехала к подруге. Умерла она в 1854 году. Лора по-прежнему пыталась поддерживать семью своим творчеством, но лучшим ее произведением стала исполненная нежности биография брата, опубликованная в 1858 г. В биографию вошли несколько писем, которые Бальзак посылал ей из своей мансарды на улице Ледигьер. Они показывали, что Бальзак в самом деле выбился из низов. Начало его жизни было скромным – с социальной, финансовой и, как довольно прозрачно намекала Лора, интеллектуальной точки зрения.

«Богатая наследница», о которой грезил молодой Оноре, оказалась достойной его памяти; она приняла на себя его долги. Позже она решила найти другого гения, которому требовалась «совесть», и, подобно Бальзаку до нее, сочетала литературную выгоду с удовлетворением личных потребностей.

Первым ее помощником стал тридцатилетний писатель Шанфлери, основатель течения, которое назвали реализмом. Он объявил Бальзака пророком нового направления. В 1848 г. Шанфлери заходил к Бальзаку с визитом на улицу Фортюне; тогда Бальзак предупредил его, что, если он продолжит писать жалкие рассказики, его мозг усохнет¹²²⁹. Эвелина дала Шанфлери возможность последовать совету учителя. Будучи хранительницей и отчасти создательницей очага, она считала возможным погреть руки и даже подбросить в очаг несколько поленьев. Шанфлери соблазнили (его мигрень лечили ее «магнетические» ручки) и убедили закончить незаконченного «Депутата от Арси». «Поскольку литература превратилась в промышленное производство, а произведения искусства – в ходкий товар, – сказала ему Эвелина, – не будем отклоняться от общего курса. Нас отблагодарят если не читатели, то кредиторы г-на де Бальзака»¹²³⁰.