Жизнь Бальзака

Не все его метания и смены курса объясняются депрессией или нехваткой денег. Несмотря на байроническое бахвальство, Бальзак столкнулся с одной практической трудностью, не знакомой почти никому из собратьев по перу. Когда у писателя столько идей, трудно чем-либо пожертвовать. Бальзак считает, что счастье можно восстановить или заменить чем-то другим; но как же его литературные труды, которые могли так и не появиться на свет? Переписка Бальзака переполнена этими зародышами, вроде «Сражения» или семидесяти неопубликованных или ненаписанных «Озорных историй». На каждое созданное произведение приходится несколько утраченных. В письмах Бальзак гораздо чаще сокрушается о них, чем радуется оконченным трудам. Как он жаловался Эвелине Ганской в 1838 г.: «Я часто приканчиваю сельский домик при свете одного из моих больших домов, сжигая его дотла»⁴⁹⁶.

Альтернативой этому бесконечному рассеиванию и интеллектуальному обжорству было посвящение себя всецело женщине или искусству. И здесь тоже было чего бояться – он боялся снова упасть на дно, как скряга, который вынужден поставить на карту все свои деньги.

В августе 1831 г. Бальзак опубликовал незабываемую притчу, которая дополняет «Шагреневую кожу», показав другую сторону дилеммы. В «Неведомом шедевре» великий художник Френхофер десять лет трудится над картиной такой прекрасной и такой невыразимо совершенной, что любит ее, как любовницу. Ученику Френхофера, Порбусу, и молодому художнику Никола Пуссену наконец позволяется увидеть сказочную картину:

«– Видите вы что-нибудь? – спросил Пуссен Порбуса.

– Нет. А вы?

– Ничего…

Предоставляя старику восторгаться, оба художника стали проверять, не уничтожает ли все эффекты свет, падая прямо на полотно, которое Френхофер им показывал. Они рассматривали картину, отходя направо, налево, то становясь напротив, то нагибаясь, то выпрямляясь.

– Да, да, это ведь картина, – говорил им Френхофер, ошибаясь относительно цели такого тщательного осмотра. – Глядите, вот здесь рама, мольберт, а вот, наконец, мои краски и кисти… – И, схватив одну из кистей, он простодушно показал ее художникам.

– Старый ландскнехт смеется над нами, – сказал Пуссен, подходя снова к так называемой картине. – Я вижу здесь только беспорядочное сочетание мазков, очерченное множеством странных линий, образующих как бы ограду из красок.

[Старик подслушивает их разговор]…

Френхофер некоторое время рассматривал свою картину и вдруг зашатался:

– Ничего! Ровно ничего! А я проработал десять лет!»

Этот замечательный рассказ глубоко тронул Пикассо, который иллюстрировал его и позже переехал в бывший Отель д’Эркюль, который располагался в доме номер 7 по улице ГранОгюстен, в котором, как он утверждал, Бальзак и поместил студию Френхофера⁴⁹⁷

; именно там в 1937 г. Пикассо создал «Гернику». По словам Эмиля Бернара, в сумасшедшем художнике себя видел и Сезанн. Когда его как-то спросили о Френхофере и «Неведомом шедевре», «он встал из-за стола и, остановившись передо мной, несколько раз ткнул себя в грудь указательным пальцем, тем самым признаваясь, правда молча, что герой рассказа – он. Он так растрогался, что на его глаза навернулись слезы». Сезанн считал, что Бальзак «понял» его гораздо лучше, чем Золя, чьего Клода Лантье в романе «Творчество» (L’Oeuvre) он считал образом самого себя: один был импотентом из-за гения, второй – «импотентом от рождения»⁴⁹⁸.

Ирония, которую Бальзаку хватило мужества постичь и испытать так рано в своей короткой биографии, заключается в том, что невозможное желание совершенства разрушает произведение искусства. «Неведомый шедевр» доказывает, что дисциплинированный художник в своем вымышленном мире пользуется абсолютной властью, но как ему передать свое видение другим? Как может художник, не удовольствовавшийся простым копированием реальности, полагаться на собственное суждение? С течением времени расширяется пропасть между мечтой и ее воплощением.

Отчасти проблему решит громадная, всеохватная «Человеческая комедия», хотя и она сама останется лишь фрагментом. И все же Бальзак считал, что знает ответ на свой вопрос. Он был убежден, что равен своей мечте. Его убежденность проступает в поразительном свойстве Бальзака. Он любит вмешиваться в логический ход собственных произведений. При кратком пересказе сюжета его «уклоны» останутся незаметными. Френхофер сходит с ума, как того требует логика повествования, и все его картины погибают в огне. Но – как будто Бальзак не способен был противостоять желанию оставить надежду для себя и других художников – перед тем, как холст сгорел, на нем можно было мельком заметить потрясающий фрагмент оригинального замысла. Не самую красивую часть тела, но самый совершенный образчик: