Жизнь Бенвенуто Челлини, сына маэстро Джованни Челлини, флорентийца, написанная им самим во Флоренции

V

Тем временем сыновья умершего побежали к герцогу Мельфи344, чтобы он дал им несколько всадников, чтобы настигнуть нас и схватить. Сказанный герцог, узнав, что мы из людей кардинала феррарского, не пожелал дать ни лошадей, ни разрешения. Тем временем мы прибыли в Стаджу, где там мы были безопасны. Прибыв в Стаджу, мы стали искать врача, самого лучшего, какого в этом месте можно было достать; и когда ему показали сказанного Паголо, то рана проходила только кожей, и я увидал, что никакого худа ему не будет. Мы велели подать обедать. Тем временем появился мессер Керубино и этот шалый миланец, который то и дело посылал к чертям всякие ссоры и говорил, что он отлучен от церкви, потому что ему не удалось прочесть в это святое утро ни одного “Отче наш”. Так как он был уродлив лицом, а рот имел большой от природы; к тому же от раны, которую он в него получил, рот у него вырос на три с лишним пальца; и с этим своим забавным миланским говором, и с этим дурацким языком, все те слова, которые он говорил, давали нам такой повод смеяться, что, вместо того, чтобы сетовать на судьбу, мы не могли не смеяться при каждом слове, которое он говорил. Когда врач хотел ему зашить эту рану у рта и уже сделал три стежка, он сказал врачу, чтобы тот подождал немного, потому что он бы не хотел, чтобы тот ему по какой-либо вражде зашил его весь; и взял в руку ложку, и говорил, что хочет, чтобы тот ему его оставил настолько открытым, чтобы эта ложка могла туда войти, так чтобы он мог вернуться живым к своим. Эти слова, которые он говорил с этаким мотаньем головой, давали столь великие поводы смеяться, что, вместо того, чтобы сетовать на нашу злую судьбу, мы не переставали смеяться; и так, все время смеясь, мы добрались до Флоренции. Мы поехали спешиться у дома моей бедной сестры, где мы и были моим шурином и ею весьма удивительно обласканы. Этот мессер Керубино и миланец отправились по своим делам. Мы пробыли во Флоренции четыре дня, в течение каковых Паголо выздоровел; но удивительное было дело, что всякий раз, когда говорилось об этом глупом миланце, нас разбирал такой же смех, как разбирали слезы об остальных случившихся несчастьях; так что всякий раз в одно и то же время и смеялось, и плакалось. Паголо выздоровел легко; затем мы отправились в Феррару, и нашего кардинала застали, что он еще не приехал в Феррару, и он уже слышал обо всех наших приключениях; и, соболезнуя, сказал: “Я молю бога, чтобы он даровал мне такую милость, чтобы я довез тебя живым к этому королю, которому я тебя обещал”. Сказанный кардинал отвел мне в Ферраре один свой дворец, прекраснейшее место, называемое Бельфиоре; примыкает к городским стенам; тут он велел меня устроить, чтобы работать. Затем собрался ехать без меня во Францию; и, видя, что я остался очень недоволен, сказал мне: “Бенвенуто, все то, что я делаю, это для твоего же блага; потому что прежде, чем взять тебя из Италии, я хочу, чтобы ты в точности знал заранее, что ты едешь делать во Францию; тем временем торопи, как только можешь, этот мой таз и кувшинчик; и все то, что тебе требуется, я оставлю распоряжение одному моему управляющему, чтобы он тебе давал”. И когда он уехал, я остался очень недоволен, и много раз имел желание уехать себе с богом; но только меня удерживало то, что он освободил меня от папы Павла, потому что, в остальном, я был недоволен и в большом убытке. Однако же, облекшись в ту благодарность, которой заслуживало полученное благодеяние, я расположился иметь терпение и посмотреть, какой будет конец этому предприятию; и, принявшись работать с этими моими двумя юношами, я подвинул весьма удивительно вперед этот таз и этот кувшин. Там, где нас поселили, воздух был плохой, и так как дело шло к лету, то все мы захворали немного. В этих наших недомоганиях мы ходили смотреть место, где мы жили, каковое было огромнейшее и оставлено диким почти на милю открытой земли, на каковой было множество местных павлинов, которые как дикие птицы там плодились. Увидев это, я зарядил свою пищаль некоим бесшумным порохом; затем подстерегал этих молодых павлинов, и каждые два дня я убивал по одному, каковой преизбыточно нас питал, но такого качества, что все болезни от нас ушли; и мы были заняты эти несколько месяцев тем, что превесело работали и подвигали вперед этот кувшин и этот таз, что было делом, которое брало очень много времени.

VI