Жизнь без Роксоланы. Траур Сулеймана Великолепного

Он смотрел на принцессу и удивлялся их схожести с Хуррем Султан, дочь точно повторила мать не только внешне, но и манерой говорить, и даже знаменитым серебряным голоском, конечно, не таким нежным, какой был у Хуррем Султан, но все же… Наверное, поэтому она была так дорога султану Сулейману.

Дел действительно было немало, о них толково рассказала принцесса. Мехмед-паша быстро разобрался, обещал распорядиться, снова и снова удивляясь этой женщине. Но самое главное она приберегла под конец.

– Мехмед-паша, Семиз Али-паша не завершил расследование отравления Рустема-паши…

Вообще-то, Али-паша вовсе ничего не расследовал, даже не задумывался о причинах смерти предшественника, он был рад оказаться великим визирем, а почему вдруг умер Рустем-паша, преемника волновало мало.

Великий визирь вскинул удивленные глаза на принцессу:

– Михримах-султан, прошло пять лет, неужели расследование до сих пор ведется? И кого вы подозреваете?

Если бы не было последней фразы и легкой напряженности во взгляде Соколлу, Михримах призналась бы в собственном расследовании, но именно напряженное ожидание визиря и тревога в его глазах заставили прикусить язычок.

– Я думала, Али-паша расследовал, он говорил, что сделает это обязательно. Рустем-паша не был столь болен, чтобы вдруг умереть от водянки.

Сказала и требовательно уставилась в глаза Мехмеду-паше. Тот чуть смутился:

– Я был мало знаком с Рустемом-пашой, Михримах Султан, вам видней. Но Али-паша ничего не говорил о расследовании.

Михримах поняла, что почти выдала себя, и поспешила исправить положение. Она горестно вздохнула:

– Значит, обманул, ничего не расследовал…

– Я еще раз посмотрю бумаги, оставшиеся после Али-паши, может, что-то найдется?

Голос все же напряженный, он явно боится самой мысли о расследовании! Пришлось снова вздыхать:

– Не думаю, если за столько лет он ничего не нашел, значит, или не искал, или ничего не было.

Последнюю фразу подбросила нарочно, Соколлу попался на этот крючок, быстро, слишком быстро согласился:

– Наверное, ничего не было, потому Али-паша вам ничего говорить и не стал. Не хочется напоминать о смерти любимого супруга.

– Благодарю вас, паша, за сочувствие. Я осталась совсем одна, у дочери своя семья, у брата, – она развела руками, оглядевшись вокруг, – империя.

– Если что-то понадобится, я всегда помогу.

Михримах улыбнулась, и хотя под яшмаком улыбку не видно, Соколлу, несомненно, уловил ее.

– Еще раз благодарю. Отец знал, кого выбирать в визири для нашего Селима. Простите, все никак не привыкну называть брата Повелителем. Думаю, мне не место в гареме, да и в Стамбуле тоже.

– Почему?

Чуть не сказала, что опасно, но снова выдавила из себя улыбку, на сей раз грустную.

– Я принадлежу прежнему миру, вокруг совсем не осталось тех, кому я помогала и с кем вместе росла. Пожалуй, мне пора в имение, доживать там.

– У вас есть дом в Стамбуле.

– Там одиноко. Но я подумаю. Благодарю вас за заботу об отце и брате. Вы были хорошим помощником султану Сулейману, будьте таковым и у Селима. У вас прекрасная жена Эсмельхан-султан, передавайте ей от меня привет и пожелания счастья, прежде всего материнского, остальное будет.

– Благодарю.

И все равно в глазах осталось легкое недоверие, Мехмед-паша был слегка напряжен. Нет дыма без огня, не бывает меда без пчел, значит, в чем-то замешан – решила Михримах, но желания снова раскапывать прошлое уже не осталось. Она знала одно: жаловаться и просить покарать убийц своего мужа ни султана, ни великого визиря, ни кого бы то ни было другого не будет, справится сама. Главное – она знает, кто виноват, а желающих за звонкую монету привести ее приговор в исполнение найдется немало.

Конечно, заказчики останутся безнаказанными, но Михримах и не надеялась покарать их.

Прошло не так много времени, и однажды утром два человека в разных районах огромного Стамбула были найдены с перерезанным горлом. Мало того, у обоих на груди приколоты записки: «Знаешь за что».

Почерк у записок одинаков – с одной буквой чуть больше остальных и немного смещенной в сторону точкой. Этот почерк совпадал с почерком одного из убитых.

Секретарь, доложивший великому визирю об убитых, не мог не обратить внимания на то, как побледнел Мехмед-паша. Оба убитых были венецианцами, с чего бы бледнеть паше? Неужели имел с ними какие-то дела?

Но когда через неделю пришло известие еще об одном венецианце, убитом в Кютахье, на груди которого нашли залитую кровью точно такую же записку, Мехмед-паша бросился к сестре султана.

Михримах-султан встретила нежданного гостя тревожно:

– Что случилось, Мехмед-паша?! Что-то с Повелителем?

– Нет, Михримах-султан, султан, хвала Аллаху, здоров. Мне нужно поговорить с вами о ваших делах.

– Если вы о гареме, то им будет управлять прекрасная Нурбану-султан. Я лишь занимаюсь делами Фонда своей матери.

– Фонд ни при чем, отпустите служанок, говорить будем наедине.

Михримах приподняла бровь, старательно изображая удивление. Слишком старательно, не стоило бы так. Это не укрылось от проницательного визиря.

– Михримах-султан, вам знакома эта фраза: «Знаешь за что»?

– Конечно, знакома.