Жизнь этого парня

Это привело к словестной перепалке. Тут вступила моя мать, которая вела себя непринужденно, и повела нас из кухни в гостиную, видимо, надеясь, что присутствие елки и подарков напомнит нам, почему мы все собрались, и вызовет в нас лучшие чувства. Но Кеннет продолжал выкладывать карты на стол. Им поистине не было конца. Наконец Скиппер сказал:

– Послушай, Кеннет, почему бы тебе не прекратить?

– Чего ты боишься, Скиппер?

– Боюсь? – Веки Скиппера дрожали, как будто он пытался разглядеть какую-то немыслимую картину.

– Я говорю вам это лишь потому, что люблю вас, – сказал Кеннет, – но вы очень запуганные люди. Очень запуганные. Но, послушайте, бояться нечего – это для вашей же пользы!

– Да кем ты себя возомнил, черт тебя подери! – сказал Дуайт.

Кеннет улыбнулся.

– Продолжай. Все нормально.

Норма попыталась сменить тему, но Кеннет мог принять любой комментарий и найти в нем что-то такое, что мог подвергнуть критике. Спор и конфликт, казалось, были для него единственно возможным способом выражаться. И если ты не шел на уступки, он притворно ухмылялся и сожалел по поводу своего невежества и заблуждения. Он совершенно не гнушался переходить на личности. Довольно скоро Дуайт и Скиппер перешли на личности в ответ, а затем присоединились Перл и я. Оскорблять этого человека доставляло громадное удовольствие, и удовольствие получали не только мы; вспышка возбуждения возникала на его бледном лице по мере того, как слова становились все более неприятными и признать их неправоту было все сложнее. У нас закипала кровь от того, что он говорил:

– Если вы полагаете, что доставляете мне беспокойство, вы, к сожалению, ошибаетесь.

И еще:

– Простите, попробуйте еще раз.

Или:

– У меня бывало и похуже.

Перепалка продолжалась. Когда мы нападали на него, Кеннет слегка улыбался и посасывал пустую трубку Еллоу-Боул, благодаря которой, как он позже рассказал мне, тренировал свою силу воли, соблазняя самого себя покурить.

Кеннет мог принять любой комментарий и найти в нем что-то такое, что мог подвергнуть критике. Спор и конфликт, казалось, были для него единственно возможным способом выражаться.

Норма молчала. Она сидела рядом с Кеннетом на диване и пялилась в пол, в то время как он рассеянно потирал ей спину вверх-вниз. Каждый раз, когда он дотрагивался до нее, я испытывал отчаяние. Наконец, моя мать вошла к нам из кухни и предложила, чтобы Норма прогулялась с Кеннетом и показала ему Чинук. Норма кивнула и встала, но Кеннет сказал, что не хочет уходить сейчас, когда становится все интереснее.

Норма умоляла его взглядом.

В конце концов, он пошел с ней. Вслед за тем, как он ушел, мы обменялись взглядами ликования и досады. Наступила тревожная тишина. Один за другим мы разбрелись по разным частям дома.

Но за ужином все началось сначала. Кеннета несло, и он не мог остановиться. Даже когда он молчал, чувствовалось, что он готовится к следующему залпу. Единственное, что могло заставить его заткнуться, был телевизор. Когда включился телевизор, Кеннет стал молчалив, неподвижен и спокоен, как сова на дереве.

В течение следующей пары дней мать посоветовала каждому из нас провести какое-то время с ним наедине, чтобы мы могли узнать друг друга как личности. Это оказалось ошибкой. Некоторых людей лучше не узнавать. Наши прогулки и поездки с Кеннетом заканчивались рано криками и хлопаньем дверей. Годы спустя мать рассказала мне, что он пытался заигрывать с ней.

Для всех нас было очевидно, что Норма не любит Кеннета. Но она оставалась рядом с ним, покорялась его проявлениям страсти и не могла сказать ни слова поперек. Она даже, в конце концов, вышла за него замуж. Но не раньше, чем Дуайт почти убил себя, пытаясь остановить ее. Он ездил в Сиэтл почти каждые выходные, иногда брал с собой нас, чаще один, всегда имея какую-нибудь новую схему, чтобы выманить ее от Кеннета. Ничего не действовало. Он возвращался поздно вечером в воскресенье или рано утром в понедельник, с красными глазами от долгой езды за рулем, очень уставший и слишком расстроенный, чтобы ругаться.

Мать посоветовала каждому из нас провести какое-то время с ним наедине, чтобы мы могли узнать друг друга как личности. Это оказалось ошибкой. Некоторых людей лучше не узнавать.