Жизнь этого парня

– Всего лишь галька, – говорил он задумчиво, будто эта идея только что пришла ему в голову, – всего лишь галька, а посмотрите на рябь, которую она создает и как далеко распространяется эта рябь…

К концу лета мы, вожатые лагеря, открыто презирали его. Мы звали его Рябь.

Но отец Карл не сделал ничего подобного. Да он и не мог. Он пришел к своей вере трудным путем и не говорил о ней слишком искусно. Его родители были евреями. Они оба погибли в концентрационных лагерях, и отец Карл сам едва выжил. Через некоторое время после войны он обратился к христианству и позже стал священником. В его речи все еще слышался восточноевропейский акцент. У него была таинственная приятная внешность, чего он сам, похоже, не осознавал, и манера глубоко задумываться всякий раз, когда ему приходилось иметь дело с притворством или легкомыслием.

Он спросил меня, кем я являюсь по собственному мнению.

Я не знал, как ответить на этот вопрос. Даже не пытался.

– Посмотри на себя, Джек. Что ты делаешь? Как сам думаешь, что происходит?

– Я полагаю, что все рушу, – сказал я, потрясая головой в полном раскаянии.

– Чушь! – закричал он. – Чепуха!

Он смотрел так, как будто сейчас ударит меня. Я решил вести себя спокойно.

– Если ты будешь продолжать в том же духе, – говорил он, – что будет с тобой дальше? Отвечай!

– Я не знаю.

– Ты знаешь. Знаешь. – Его голос был мягче. – Ты знаешь.

Он подобрал другой камень и швырнул его в реку.

– Чего ты хочешь?

– Не понял?

– Хочешь! Ты должен чего-то хотеть. Чего ты хочешь?

Я знал ответ на этот вопрос. Но был уверен, что мой ответ приведет его в еще большую ярость, вызвав сильный контраст с его собственными желаниями. Я не мог представить, что отец Карл хочет денег, каких-нибудь вещей и мирового признания любой ценой. Не мог представить, что он хочет чего-нибудь настолько, насколько я хотел этого, или представить, что он выслушает мои желания без презрения.

У меня не было слов, чтобы высказать ему это. Чтобы принять надежду отца Карла на спасение, я должен был бы отказаться от моей собственной. Он верил в Бога, а я верил в мир.

Я пожал плечами в ответ на его вопрос. Не уверен в том, чего хочу, сказал я.

Он опустился на бревно. Я засмущался, затем сел немного поодаль от него и уставился на противоположный берег реки. Он поднял палочку и потыкал ею в землю, затем спросил, хочу ли я сделать свою мать несчастной.

Я сказал, что нет.

– Не хочешь?

Я знал ответ на этот вопрос. Но был уверен, что мой ответ приведет его в еще большую ярость, вызвав сильный контраст с его собственными желаниями.

Я потряс головой.

– Что ж, это именно то, что ты делаешь.

Я ничего не ответил.

– Ну хорошо, ладно. Хочешь ли ты сделать ее счастливой?

– Конечно.

– Отлично. Это уже что-то. Это одна из вещей, которых ты хочешь. Верно?

Когда я согласился, он сказал:

– Но сейчас ты делаешь ее несчастной, не так ли?

– Я полагаю, так.

– Никаких сомнений на этот счет, Джек. Ты делаешь ее несчастной. – Он посмотрел на меня. – Так почему бы тебе не прекратить это делать? Просто не прекратить?

Я не ответил тотчас же, из-за страха, что мое быстрое согласие покажется необдуманным. Я хотел, чтобы это выглядело так, будто я серьезно подошел к его вопросу.

– Хорошо, – сказал я, – я попробую.

Отец Карл бросил палку. Он по-прежнему смотрел на меня, и я знал, что он понимал, что здесь произошло; что он не «постиг меня» совсем, потому что я не дал ему себя постигнуть. Я скрывался. Оставил вместо себя пустышку, манекен, чтобы выражать сожаление и давать обещания, но истинного меня не было нигде поблизости, и отец Карл знал это.

Тем не менее мы не ушли сразу же. Мы сидели и оба смотрели на воду. Река пенилась из-за водостока. Скорее коричневая, чем зеленая, она фыркала и шипела у берега. Дальше от берега она бурлила среди мшистых валунов и переплетенных корней деревьев, застрявших между ними. Среди меняющихся звуков с поверхности реки шел глубокий непрерывный шум, который никогда не изменялся. Он креп по мере того, как вы слушали его, пока он не становился единственным звуком, который вы слышали. Птицы скользили по поверхности воды. Новые листья сверкали на тополях вдоль берега.

Была весна. Мы были оба захвачены ею на мгновение, забыв о своих разобщенных сущностях. Мы были вместе так же, как кровные животные пребывают вместе друг с другом. Затем кто-то из нас шевельнулся, и мы вернулись в реальность. Отец Карл высказал еще несколько финальных наставлений, я сказал, что стану лучше, и мы пошли обратно к магазину.

В тот уикенд мистер Болджер сказал, что разговаривал с Вэлшами и они отказались принять мою помощь.

– Они не хотят тебя видеть, – сказал он и дал мне понять всей тяжестью своей манеры выражать мысли, что это было последнее наказание, наказание куда более худшее, чем работать на их ферме. Ему на самом деле удалось сделать так, что я почувствовал себя подавленным. Но я это пережил.

* * *