Жизнь Фениксов. Сад земной

– Пожалуйста, молчи! Не говори ни слова, иначе я не найду в себе сил сказать тебе то, что тебя ранит, может быть, даже убьет! Я встретила другого. Если бы ты только знал, какой это человек! Я уверена, если бы ты знал, то порадовался бы за меня!

Из этой обрушившейся на него лавины слов Арсений узнал, что избранник Милы – йог, и они идеально совпадают с ним в области то ли сахасрары, то ли муладхары: он, если честно, ничего тогда не понял, но поверил ей на слово.

Друг, выслушав однажды его размышления «о мире и о себе», сказал:

– Просто живи. Если Планом предусмотрено твое участие в каком-нибудь подвиге – поверь, ты этого не избежишь. К тому же, что мы знаем о подвигах…

С Иннокентием они дружили еще со школы. В студенческие годы, когда все ровесники уже обзавелись подругами, тот как-то поделился с ним своими опасениями:

– Вот только вообрази: знакомимся мы с двумя совершенно очаровательными девушками и спешим представиться: »Иннокентий, Арсений..!» Ты ощущаешь, какой пылью библиотечных фолиантов и мрачностью старинных портьер веет от наших имен?

– А как тебе такой вариант: » Кеша и Арсюша»?

– Еще хуже: как будто речь идет о паре волнистых попугайчиков, или «…и снова двое на манеже!»

Арсений улыбнулся, вспомнив то время. Нужно позвонить Иннокентию Александровичу – осведомиться, как подвигается дело их общей знакомой. Его размышления прервал звонок в дверь. На пороге стояла девочка с розовым рюкзачком в руках, белый кролик-брелок уныло болтался на нем, словно она прибыла сюда прямо с удачной охоты:

– Здравствуйте. Я потеряла ключи, а уже поздно, и я не знаю, что теперь делать. Моя тетя вернется только через несколько дней…

Он вспомнил, что уже видел ее: они жили этажом выше – девочка и красивая зеленоглазая шатенка, которую она назвала сейчас своей тетей.

– Проходи, на улице не останешься. Соседи должны друг другу помогать.

Арсений постучался в дверь одной из комнат:

– Ефросиния Геннадиевна! Вы еще не ложитесь? У нас юная гостья. Уверен, она голодна!

Старушка еще не спала, и увела девочку на кухню, заверив, что от ее сырников еще ни один человек не смог отказаться. Ефросиния Геннадиевна жила у Арсения уже две недели: когда-то она определила часть квартиры племяннику, и теперь пожинала горькие плоды своего чадолюбия. Каждое утро тот выгонял тетушку на улицу, предупредив, чтобы она не смела возвращаться раньше наступления темноты, если не хочет познакомиться с его кулаками. Летом можно было сидеть на лавочках, а вот с наступлением холодов становилось совсем невыносимо, и старушка шла в поликлинику: записывалась на приемы к разным врачам и сидела потом целый день в очередях, ожидая приема, но зато в тепле. То, что ее каждый день можно встретить в поликлинике, заметила работавшая здесь их общая знакомая, и упомянула об этом в разговоре с Арсением. «Брошенные дети и брошенные старики. У первых еще есть ожидание, у вторых – уже лишь ожидание. Одно, вроде, существительное, зато смысл…. Дети – в них, как в семени цветка, скрыта готовая к высвобождению энергия, это для них еще существуют мечты, надежды, возможности. Ожидание стариков – это время, утекающее сквозь пальцы, приближение к порогу, и мечты больше их не посещают, а только лишь воспоминания. Что ждет стариков, одиноких или не сумевших вырастить своих детей хорошими людьми?

Чужие звуки, запахи,

И голоса, и лица…

Их не было в моей

Чарующей весне.

Готов к свиданию, но медлит колесница,

Та, что должна нести к спасительной черте.

В Твоей свято стране,

Где встреча ждет с любовью,

Объятия друзей и радости приют,

Не вспомню больше то,

Что называлось болью,

А только свежесть роз,

Что в том саду растут…»

Это не давало ему покоя. Они решили известить обо всем социальную службу, а Арсений пригласил старушку пожить у него, пока они с Иннокентием найдут способ оградить ее от племянника.