Жизнь графа Дмитрия Милютина

– Помню, помню… Мне рассказывали, что Тургенев сначала передал ее в «Санкт-Петербургские новости», но цензура ее не пропустила, перечеркнула красным карандашом, но Тургенев не согласился с цензурой и передал через своего приятеля в Москву, где 13 марта 1852 года в «Московских ведомостях» и было опубликовано «Письмо из Петербурга», подписанное: «Т…в».

Но не знаете, Владимир Алексеевич, через кого Тургенев все это устроил?

Владимир Милютин отрицательно покачал головой.

– Василий Петрович Боткин и Евгений Михайлович Феоктистов выступили посредниками в решении публикации письма Тургенева, за что сейчас оказались под надзором полиции, а когда его снимут – никому не известно. Но вы, Владимир Алексеевич, тоже ведь не знаете, что Иван Сергеевич написал в апреле несколько писем на имя высочайших особ, в том числе дважды цесаревичу Александру Николаевичу, что за него хлопотали все мы, современниковцы, граф Алексей Константинович Толстой, многие хлопотали о нем… Так что вскорости, видимо, снимут все эти грехи оппозиционности. Официальным кругам не понравились «Записки охотника», то, что большинство его рассказов были опубликованы в журнале «Современник», то, что он Гоголя назвал «великим»…

Уютно чувствовали себя на морском берегу Панаев и Владимир Милютин.

А. Панаева, вспоминая этот эпизод литературной жизни, писала, что запрет на статью Тургенева в столичной прессе привел его в отчаяние и он пообещал ее напечатать в Москве: «Панаев не советовал ему этого делать, потому что и так Тургенев был на замечании, вследствие того что носил траур по Гоголю и, делая визиты своим светским знакомым, слишком либерально осуждал петербургское общество в равнодушии к такой потере, как Гоголь, и читал свою статейку, которую носил с собой всюду. Эта статейка была уже перечеркнута красными чернилами цензора. Когда Панаев упрашивал Тургенева быть осторожным, то он на это ответил: «За Гоголя я готов сидеть в крепости».

Вероятно, эту фразу он повторил еще где-нибудь, потому что Дубельт, встретясь на вечере в одном доме с Панаевым, со своей улыбкой сказал ему: «Одному из сотрудников вашего журнала хотелось посидеть в крепости, но его лишили этого удовольствия». Арест Тургенева произвел большой переполох. Панаев и Некрасов навещали его сперва ежедневно утром и вечером, но потом реже, потому что Тургенев иногда давал знать рано утром, чтобы к нему не приходил никто из них. Первое такое известие испугало Некрасова и Панаева; они думали, что Тургеневу грозит бог знает какая опасность, но потом оказалось, что в эти дни он ждал посещений своих знакомых из высшего круга. Мне арест Тургенева доставил также много хозяйственных хлопот. Тургенев просил Панаева, чтобы он присылал ему обед, так как не может есть обедов из ресторана. И пока он, если не ошибаюсь, три недели сидел в части, я должна была заботиться, чтобы в назначенный час ему был послан обед.

После похорон Гоголя, дня через четыре, у Панаева вечером собрались гости, и, разумеется, разговор вращался около болезни и смерти Гоголя и его похорон. Тургенев возмущался равнодушием петербургского общества и между прочим сказал:

– Я теперь убедился, что взгляд москвичей правилен, а Петербург – представитель чиновничества и лакейства.

Арапетов вспылил. «По-вашему, надеть креп на шляпу…» – начал он. Но Н.А. Милютин перебил его, спросив Тургенева: «Расскажите, пожалуйста, подробности о похоронах Гоголя; вы, вероятно, ведь ездили в Москву?»

Тургенев не вдруг ответил… «Я был болен». Милютин произнес протяжно: «Да! Я слышал о похоронах от одного пожилого чиновника, который отпросился у меня съездить на похороны, говоря, что при жизни ему не удалось видеть такого замечательного писателя, то хоть на мертвого посмотрю».

Об освобождении Тургенева из-под ареста хлопотали многие, в том числе и Панаев, который ездил, по просьбе Тургенева, к разным лицам, имевшим доступ к влиятельным особам.

По выходе из-под ареста Тургенев был выслан в свою деревню, и ему лишь осенью разрешено было приехать в Петербург…»