Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

Русские в этих краях были не слишком многочисленны, а кроме того — разделены на несколько этноконфессиональных групп, взирающих друг на друга, как на чужаков. Особенно упорно противопоставляли себя всем прочим изгнанные с Ветки староверы, приехавшие с женами и детьми, за что получили прозвище «семейских». На протяжении многих поколений, в их общине сохранялась строгая эндогамия, а главным и наиболее достойным истинного христианина занятием считалось земледелие. На другом полюсе — разношерстная толпа промысловиков и торговцев, в которой законтрактованных жителей центральной России органично дополняли вышедшие на волю каторжники, обрусевшие туземцы и Бог знает, кто еще — вплоть до унесенных штормом японских рыбаков и бежавших из-под виселицы английских матросов. Не имея женщин своей породы, они роднились с индейцами либо алеутами. В этом деле существовала сложная иерархия.

Три племени тихоокеанского прибрежья — тлинкиты, хайда и цимшиан — к моменту открытия их земель были чуть более развиты, нежели прочие аборигены, и, соответственно, считали свой триумвират высшей расой. Кстати, определенные расовые особенности у них действительно есть: представители этих народов часто имеют узкое, сильно профилированное лицо и орлиный нос, в противоположность круглолицым и выраженно монголоидным соседям. Русско-тлинкитский метис первого поколения выглядит вполне себе европейцем. Но главное не это. Все местные жители вели счет родства по женской линии, а потому сын туземки от русского наследовал принадлежность к материнскому племени, со всеми тонкостями статуса и этикета. Это рождало множество проблемных ситуаций. К примеру, алеуты считались (и действительно были) среди аборигенных народов наиболее искусными охотниками на морского зверя; дети алеутских женщин часто делали на этом карьеру, становясь капитанами промысловых судов и начальниками охотничьих партий. И вот сын тлинкитки, с молоком матери впитавший презрение к «живущим на севере грязным дикарям», приходит наниматься простым матросом, глядя на своего будущего начальника, словно обедневший идальго на ростовщика-еврея… А с точки зрения официальной, они оба русские. Что тут делать? Подобные кастово-племенные предрассудки нельзя было изжить в одночасье.

Еще больший раскол вносили религиозные разногласия. Схема «православные-старообрядцы-язычники» не исчерпывает всей сложности вопроса. Внутри конфессий были свои подводные течения, часто включенные в экономический и социальный контекст. С закладки Нового Петербурга, колония в устье реки Стауло по внутренней организации представляла тоталитарную секту, ведущую хозяйство по типу земледельческой коммуны под жестким управлением своего духовного гуру. Сомневающихся в праве Харлампия Васильева занимать этот пост всегда хватало, но ловкий «отец-основатель» как-то умел от них избавляться. А вот наследники не сумели. Споры, что такое правильная святоотеческая вера и как ее очистить от прельстительной новизны, выплеснулись за пределы общины. Чуть не дошло до междоусобной войны. Лишь под нажимом губернатора традиционалисты согласились взять отступное и переселиться на вольные земли. Объявили: дескать, старый град сего имени — антихристово творенье, то ж самое — и новый. Место выбрали, чтобы подальше от никониан и от вчерашних собратьев по вере: в долине реки Виламут, уйдя к югу аж на четыреста верст. Но и там единства не сохранили, продолжив дробление на все более мелкие осколки. Только два форта сумели устоять в окружении враждебных туземцев и вырасти в небольшие городки, благодаря притоку единоверцев из коренной России. Их судьба доказывает, что имя — отнюдь не звук пустой: селения звались Китеж и Беловодье.