Жизнь и Любовь (сборник)

Солдаты успели обыскать весь дом. Им приказали перевернуть вверх дном все кровати, вспороть все перины и все мешки. В избе стол был перевёрнут, лавки с резными спинками опрокинуты, на них сброшены подушки и пуховики. Искали под соломенными скатами крыши и в подвале, в сараях и в хлеву, откуда теперь непрерывно мычала недовольная корова, обеспокоенная чужими людьми и задержкой с доением.

Ганс не заметил, как напряглись мышцы лица Яна Беднаржа, когда солдаты стали спускаться в подвал. Ян стоял на пороге сеней и, казалось, готов был к чему-то. Но об этом поняли только его сын и брат по тому, что Ян вдруг запел тихонько песню о крестьянине Ондраше.

Когда-то ещё в детстве Йеник спросил отца:

– Почему ты всегда, прежде чем начать что-то делать, поёшь одну и ту же песню про Ондраша?

– Ну, знаешь, привычка такая, – ответил он. – Ондраш руководил восстанием крестьян в Моравии. И для меня каждое трудное дело, как борьба с самим собой. Вот и пою о нём, чтобы поддержать себя, сделаться таким же, как Ондраш.

Однако солдаты вылезли из подвала, где ничего кроме пива, которое тут же попробовали из бочки, ничего не нашли. Ян облегчённо вздохнул и перестал петь себе под нос.

– Странно, очень странно, – проговорил Ганс, получив очередной доклад солдата о том, что ничего нигде не обнаружено.

Он подошёл к Яну Беднаржу, доставая из кобуры пистолет. Стоявший рядом солдат поднял автомат наизготовку, направив дуло на хозяина дома.

– Как это может быть, – спросил Ганс, – что наш человек видел сам, как русские к вам заходили, а вы ничего не знаете? Не улетели же они на самолёте с крыши?

– А, может, он всё врёт, господин Ганс? Следов-то никаких нет.

Это говорил Ладислав, опершись на кол, только что вбитый в изгородь.

– Правда, следов никаких нет, – согласился немец. – И людей нет. Тут какой-то фокус. Но я его разгадаю. Проведу очередной славянский эксперимент. Ну-ка, мальчик, подойди сюда, – и он махнул пистолетом Йенику.

Тот опустил на землю возле стены банку с краской и кисточкой и подошёл к офицеру.

– Ты, конечно, не скажешь, кто приходил к вам сегодня ночью, пока ты спал? – спросил Ганс, поправляя на длинном носу маленькие круглые очки в металлической оправе.

– А никто и не приходил, – хмуро ответил Йеник.

– Ты откуда знаешь, если спал?

– Оттуда, что я первым просыпаюсь, если кто стучит.

– А что, стучал кто-то?

– Нет, не стучал, раз я не проснулся первым.

– Тогда смотри, чтоб тебе первым не уснуть навечно, – сказал, свирепея, Ганс, и лоб его покрыла дорожка мелких капель пота.

– Я тебе вот что предлагаю, – продолжал он. – Тут у вас лежит бревно, – и он указал на толстый отпиленный кусок дуба, много лет служивший во дворе площадкой для рубки дров. В жаркие летние дни его использовали даже в качестве стола, за которым взрослые пили белопенное чёрное чешское пиво.

– Возьми топор и разруби его пополам. Мне говорили, что ты очень сильный. Не разрубишь через пятнадцать минут – убью твоего отца, а потом, может, и дядьку. Не посмотрю, что он кузнец хороший. А пока будешь рубить, подумай и лучше всего скажи о партизанах. Тогда все живы останетесь. И вы все подумайте, – сказал Ганс, поворачиваясь к Яну и Ладиславу Беднаржам.

– А если разрублю полено? – Вдруг спросил Йеник.

– Да не разрубишь.

– Ну, а вдруг разрублю?

– Тогда тебя пристрелю, щенка, чтоб ты глупым таким не был.

Йеник криво усмехнулся и принялся за работу. В круглом дубовом полене засыпанные снегом торчали оба его топора: один побольше – колун и другой – меньшего размера с красивым резным топорищем. А полено было действительно гигантским – около метра в диаметре. Пришлось когда-то спилить старый дуб, да крепок он оказался, вот и оставили часть для рубки дров. Никому и в голову не приходило колоть его на части.

Сын взглянул на отца. Тот стоял, напружинившись.

– Не волнуйся, отец, разрублю, – сказал Йеник и, плюнув в руку, схватил колун.

– Не надо, сынок, – хрипло ответил Ян Беднарж. – Всё одно, думаю, мне крышка.

Но пятнадцатилетний мальчик, почти выросший в юношу, уже работал. Он смахнул снег с поверхности бревна, положив второй топор рядом с собой, и несколькими ударами колуна отсёк от краёв острые крепкие клинья. Затем, взяв в руку маленький топорик, быстрыми ударами слева и справа сделал ровную насечку через всю поверхность распила. В эту насечку начал вставлять клинья и потихоньку вбивать их один за другим.