Жизнь и необычайные приключения писателя Войновича (рассказанные им самим)

То, что нравилось читателям и друзьям, было не по душе идеологическим и литературным начальникам. После того как меня обругали секретарь ЦК Ильичев и газеты, я попал в опалу, но она была еще очень мягкой, бархатной по сравнению с тем, что ждало меня впереди. Ну закрыли киносценарий, ну не допустили к постановке пьесу. В издательстве «Советский писатель» у меня готовился сборник, в состав которого входили повесть «Мы здесь живем» и несколько рассказов. Хлопоты мои по спасению сборника были разнообразными, но результатом их стала пустая трата времени и нервов. Директором издательства был тогда Николай Васильевич Лесючевский, тупой, ничего не смысливший в литературе бюрократ и доносчик. В 30-е годы он был тайным экспертом НКВД, то есть оценивал литературные достоинства текстов арестованных писателей, среди которых были такие известные, как Николай Заболоцкий, Павел Васильев, Борис Корнилов. Говорили, что его рецензия на стихи Бориса Корнилова заканчивалась соображением, заимствованным из обвинительной речи Вышинского, что таких писателей «надо расстреливать, как бешеных собак». Впрочем, эту фразу приписывали и критику Виктору Ермилову.

Лесючевский, когда я с трудом добился у него приема, мне сказал, что рассказы мои идейно порочны, партией осуждены и потому опубликованы быть не могут. В конце концов, у меня вышла маленькая книжка, состоявшая из одной повести, — «Мы здесь живем». Она оказалась гораздо тоньше, чем я ожидал, и стоила 14 копеек. Книжку я охотно раздаривал всем кому не лень, разослал близким родственникам. Родители были за меня очень рады, сестра отца тетя Аня сказала, что в моих способностях она никогда не сомневалась, а другая тетя — Галя, которая в меня долго не верила, попеняла сыну Юре:

— Ты видишь, даже Вова стал писателем, а куда ты смотришь?!

Глава шестьдесят пятая. В треугольнике

Камил. Фото из личного архива автора

Психологическая драма с элементами триллера

История наших отношений — Камила Икрамова, Ирины и меня — достойна не торопливого рассказа в мемуарах, а полноценного романа. Замысел такого романа я, кстати, долго держал в уме и даже написал несколько страниц, но дальше так и не продвинулся, о чем иногда жалею.

В нероманном, кратком изложении история такова. Весной 58-го, учась в МОПИ, я познакомился с Камилом, и мы тут же подружились. Осенью того же года на целине я встретил Ирину, и мы тоже сразу стали друзьями. Я в нее с самого начала был влюблен, но ни на что не рассчитывал, потому что был женат и считал себя при шестилетней разнице в возрасте слишком для нее старым. Через некоторое время после возвращения с целины у Иры начался роман с Камилом. Году в 60-м они поженились, и я был свидетелем на их свадьбе, о чем упоминал в одной из предыдущих глав. Мы продолжили нашу дружбу втроем, чему способствовала географическая близость: я жил на Ново-Переведеновской улице, а Камил с Ирой — в Гавриковом переулке, в пяти минутах ходьбы от меня через железнодорожный мост.

Я в Иру был по-прежнему влюблен, что не было тайной ни для нее, ни для Камила. Если бы все изложить в романной форме, получилась бы любовно-психологическая драма с элементами триллера. Драма, потому что мы с Камилом были и в самом деле большими друзьями, и как бы наши отношения ни повернулись, я всегда помнил (или почти всегда), что общение с ним для меня значило очень много. Надеюсь, и для него общение со мной было небесполезным. Но дружба двух мужчин или двух женщин между собой (я не имею в виду отношения сексуальные), чем она теснее, тем подвергается большему испытанию. Часто бескорыстная расположенность одной половины к другой через какое-то время омрачается почти неизбежно возникающим духом соревнования, завистью к успеху другого и, конечно, ревностью. Камил знал, что я влюблен в Иру, это тешило его честолюбие. Мое самолюбие при этом он не очень щадил и хвастался, иногда в смешной форме: «Ах, Володька, как она меня любит!» Или: «Вы были бы лучшей парой, но что делать — она любит меня!» И еще так: «Мне перед ней неудобно, но у меня к ней такого же чувства нет!»

Вообще он был человек добрый и в целом относился к Ирине хорошо, но время от времени ни с того ни с сего хамил ей при мне, и это тоже был вид хвастовства. Этим он как бы говорил: она меня так любит, что будет покорно терпеть от меня любые обидные слова. Бывало, мы говорили с ним в ее присутствии, например, о литературе, и Камил в ответ на какое-то Ирино замечание вдруг взрывался:

— А ты помолчи! Наш разговор идет на слишком для тебя высоком интеллектуальном уровне.

Что было уже не только грубо, но просто несправедливо. Это подтверждается тем, что школу Ира окончила с золотой медалью.