Жизнь и приключения Мартина Чезлвита

«Она самая добрая и самая внимательная женщина на свете, — подумал Том. — Она нарочно не велела своему работнику оборачиваться, чтобы я не мог бросить ему шиллинг! Я все время держал монету наготове. Но он так ни разу и не взглянул на меня, а ведь обыкновенно только и делает, что глазеет и ухмыляется. Честное слово, меня прямо трогает такая доброта!»

Тут он встретился глазами с кучером. Тот подмигнул.

— Замечательно видная женщина для своих лет, — сказал он.

— Совершенно с вами согласен, — ответил Том. — В самом деле, видная женщина.

— Я хочу сказать, красивей многих молоденьких, — заметил кучер. — А?

— Да, красивей, — согласился Том.

— Я сам не охотник до очень молоденьких, — заметил кучер.

Думая, что это дело вкуса, Том не нашел нужным вдаваться в дальнейшее обсуждение.

— Редко, знаете ли, бывает, чтобы женщины разбирались как следует в еде, когда они еще очень молоды, — сказал кучер. — Женщина должна дожить до зрелых лет, тогда только сообразит приехать вот с такой корзинкой.

— Может быть, вам хочется узнать, что в ней лежит? — с улыбкой спросил Том.

Кучер только засмеялся, и так как Тому самому было любопытно, он распаковал корзину и выложил всю провизию, одно за другим, на подножку: холодную жареную курицу, сверток с ветчиной, нарезанной ломтями, румяную ковригу, кусок сыра, пакет с печеньем, полдюжины яблок, ножик, масло, немножко соли и бутылку старого хереса. Кроме того, там было письмо, которое Том сунул в карман.

Кучер так настойчиво расхваливал хозяйственность миссис Льюпин и так горячо поздравлял Тома с удачей, что Том счел необходимым, ради доброго имени миссис Льюпин, объяснить, что корзина эта чисто платоническая и подарена ему просто в знак дружбы. Сообщив это с совершенной серьезностью, ибо считал своим долгом вывести из заблуждения разбойника кучера, Том дал понять, что будет рад поделиться с ним дарами и предложил ему взяться за корзину, по-товарищески, в любое время ночи, какое он сочтет более удобным по своему кучерскому опыту и знанию дороги. После этого между ними завязался самый приятный разговор, и хотя Том несравненно больше смыслил в единорогах, чем в лошадях, кучер все же сообщил своему приятелю кондуктору на следующей же станции, что «этот, на козлах смотрит чудаком, а в рассуждении разговора хоть куда! Так что лучше и не требуется».

Эй, пошел! — в надвигающемся сумраке, не обращая внимания на длинные тени деревьев, но одинаково летя во весь опор как при свете, так и во мраке, словно лондонских огней, в пятидесяти милях впереди, за глаза и даже с избытком довольно для путешествия. Эй, пошел! — мимо деревенского выгона, где еще медлят игроки в крикет и где каждая маленькая вмятина в свежей траве, оставленная битой, мячом или ногой игрока, источает благоухание в ночном воздухе. И дальше — на четверке свежих лошадей от «Лысого Оленя», где гуляки, любуясь конями, толпятся в дверях, а старая четверка, волоча постромки, вскачь пускается к пруду, пока никто не спохватился, а тогда добровольцы мальчишки бегут вдогонку, под громкие крики десятка глоток. Дальше — по старому каменному мосту, стуча копытами и выбивая огненные искры, и опять по тенистой дороге, в открытые ворота, и дальше, дальше по пустынному нагорью. Эй, пошел!

Эй, там сзади! Перестань дудеть в рожок хоть на минуту! Перебирайся наперед по крыше дилижанса, кондуктор, и угощайся из корзины. Не то чтобы мы стали придерживать из-за этого коней, напротив — мы пустим их во весь опор в честь этой пирушки. Ах, давно уже аромат такого старого вина не смешивался с мягким дыханием ночи, и отличное это винцо для того, чтобы промочить горло трубачу. Попробуйте только. Не бойся приложиться к бутылке, Билл, еще глоточек! Теперь вздохни поглубже, Билл, и берись за рожок. Вот это музыка! Вот это звук! «Через горы, далеко», в самом деле. Эй, пошел! Проказница кобылка нынче так и играет. Эй, пошел! Пошел! Взгляните на ясный месяц! Мы не успели моргнуть глазом, как он уже поднялся высоко, — и земля, подобно воде, отражает все, что ни есть у ней на груди. Изгороди, деревья, низенькие домики, колокольни, гнилые пни и свежая молодая поросль — все вдруг гордо подняло голову и намерено до утра любоваться на свою прекрасную тень. Вон там трепещут тополя, для того чтобы их дрожащие листья могли видеть себя на земле. Не таков дуб: ему не к лицу трепетать, и он смотрит на свой крепкий и коренастый образ, не шевеля ни единой веткой. Поросшая мхом калитка, едва держась на скрипучих петлях, вертится взад и вперед, вся покосившись от старости, словно капризная старая вдова перед зеркалом; а наша собственная тень бежит через канавы и кусты, по вспаханным полям и ровной земле, по крутым косогорам и отвесным стенам, словно призрачный охотник.