Жизнь и смерть генерала Корнилова

Мастеровой в замасленной куртке проворно спустился по скобам в колодец и исчез в широком, похожем на железнодорожный тоннель, коридоре. Свет керосиновой лампы, которую мастеровой держал в руке, мерцая, слабо колебался, будто бы по воздуху ползли сгустки пара, недобро шевелились, перемещались по пространству, то исчезали, то, наоборот, делались густыми, очень приметными, это была игра чего-то неведомого, и Корнилов подумал, что в подземных водопроводных штреках этих можно спрятать целую армию «краснобородых» и что надо будет сказать об этом Мартынову, а тоннели, из которых несёт сыростью и острым ржавым духом, обязательно регулярно проверять.

   — Эй, служивый! — наклонившись ниже над колодцем, выкрикнул Корнилов. — Где ты? Отзовись!

Служивый не отозвался. А может, просто затаился, обратился в тень, испугался чего-то.

   — Служивый! — вновь позвал Корнилов. — Отзовись!

Служивый продолжал молчать. Лошадь его мерно потряхивала головой, отгоняя от себя мух. Корнилов по привычке пощупал пояс — при нём ли револьвер? Револьвера не было. В Харбин он приехал без оружия.

Проворно, ловко, будто кошка, Корнилов забрался в колодец. По скобам спустился вниз. Сырой застойный запах здесь был густым, щипал ноздри, полковник глянул в глубину подземного коридора. Ему показалось, что сейчас раздастся выстрел, Корнилов машинально отшатнулся, уходя за выступ, прикрылся. Затем аккуратно выглянул. Пуля ведь дура, принестись может откуда угодно.

Выстрела не раздалось. Однако ощущение того, что за ним кто-то смотрит, фиксирует каждое движение и не спускает пальца со спускового крючка, у Корнилова было.

Чутьё у военного человека всегда бывает обострённым — оно просто обязано быть таким, иначе гибель; было оно обострено и у Корнилова. Полковник почувствовал, что идти дальше по тоннелю одному, без прикрытия, без оружия — штука опасная, это хождение кончиться может плохо. В этих подземных катакомбах упрятать можно половину громадного Харбина — пространства тут хватит. Корнилов выбрался из колодца.

Первый человек, которого он увидел, был прапорщик со знакомым лицом. Прапорщик обрадованно улыбнулся полковнику, козырнул.

   — Косьменко! — вспомнил фамилию Корнилов.

   — Так точно! Осмелюсь доложить — только что выписался из госпиталя. Находился на лечении по болезни.

С реки принёсся порыв ветра. Над головами полетел белый пух.

   — Кто-нибудь из наших здесь ещё есть? — спросил полковник.

   — С моего поста — три человека. Приехали за продуктами.

   — Давай-ка их сюда!

С Сунгари вновь подул ветер. Белый пух яншу зарябил в воздухе сильнее.

«Дождя бы, — подумал Корнилов, — после первого же дождя от этого гагачьего пуха останется один серый мусор». Он сел на скамейку неподалёку от открытого водопроводного люка.

Вскоре, громко топоча сапогами и тяжело дыша, примчались трое стражников. Одного из них — младшего урядника Созинова — Корнилов хорошо знал.

   — Ваше высокоблагородие! — Созинов поспешно вскинул руку к козырьку.

Пожав уряднику руку, полковник начал:

   — Задача такая... В общем, мне этот колодец очень не нравится. — Корнилов ткнул пальцем в сторону открытого люка. — Может, я слишком обеспокоенно смотрю на водопроводное хозяйство города Харбина, — полковник едва приметно усмехнулся: слишком высоко он берёт, так, глядишь, до хозяйства самого Сивицкого доберётся, — может, я не прав — в этих штреках ничего нет, но их обязательно нужно проверить. Там, кстати, находится один человек, водопроводчик... На этой вот кляче приехал. — Корнилов показал пальцем на потряхивающую головой лошадь.

   — Ничего нет проще, чем проверить водопроводный колодец! — Косьменко козырнул и первым шагнул к люку.

За ним, громыхая винтовками, в колодец полезли солдаты. Замыкающим — младший урядник Созинов.

Мимо Корнилова пробежал, чётко опечатывая пятками булыжную мостовую, кореец, перед собой толкал тележку с ранними, только что сорванными с дерева абрикосами. Корнилов проводил корейца внимательным взглядом, словно этот чумазый человек был связан с хунхузами.

Прошло десять минут. Из подземелья не доносилось ни звука. Полковник ждал.

Харбин — город, которому может позавидовать не только российская глубинка, но и блистательные столицы. У столиц обычно бывает только фасад вылизанным, начищенным, а то, что за фасадом, не поддаётся критике: и свалки там есть, и зловонные ямы, куда стекают нечистоты, и провалы, где бесследно исчезают люди. Вид задворков — загаженный, облупленный — невольно заставляет сжиматься сердце. Харбин — иной... Он строится, строится, строится. Город этот поднялся буквально из ничего — на месте трёх рыбацких деревушек, запущенного ханшинного завода «Сян фан», который в конце концов сожгли хунхузы, да крохотной «детской» крепости со «взрослым» названием Импань.

Новые улицы, новые дома. Названий для улиц не хватило, мозг на этот счёт оказался стеснённым, поэтому улицы начали называть однобоко, под копирку. Например, Продольные. Первая Продольная, Вторая Продольная, Третья и так далее. У кого-то из тугодумных чиновников оказалась зацикленной голова, а Витте, не глядя, подмахнул бумагу, присланную им.