Жизнь и смерть в «Дакоте»

Шоу, все хотят шоу. Я хорошо помню, как Кошмидер, хозяин нашего клуба в Гамбурге, орал на нас: “Mach schau! Mach schau!” Меня это взбесило: я никогда не мог терпеть, когда мною командовали (потом то же самое выводило меня из себя на съемочной площадке: что я, робот что ли, что я должен выполнять чьи-то указания «стань здесь, иди туда». Я – Джон Леннон, я сам себе хозяин, и точка.). И от бешенства я начал прыгать, вертеться, размахивая гитарой, насколько позволял шнур, трясти головой и орать истошным голосом. Пол, Джордж и Стюарт сначала обалдело глазели на меня, но потом быстро включились в безумную свистопляску, и мы четверо (Пит от смеха едва попадал по своим ударным) дали нашему шефу вполне убедительную картину буйных сумасшедших, дорвавшихся до сцены. С этого момента мы не пели, а выкрикивали тексты песен, топая изо всей мочи в такт, дергаясь как от электрошока, – мы произвели, очевидно, благоприятное впечатление, потому что Кошмидер заткнулся и сел у бара тянуть свое пиво, а публика, которая до того не обращала на нас внимания, начала таращиться на сцену и прислушиваться. Потасовки в зале и выкрики постепенно прекратились, все глаза были обращены на сцену – мы захватили плацдарм и со временем закрепили нашу победу. Иной раз, когда мы чувствовали, что внимание зала от нас ускользало, мы устраивали потешные междоусобные потасовки на сцене: я против Пола или Стюарта, или Пол против Стюарта или Джорджа. Но никто никогда не атаковал меня первым – я был заводила и инициатор всех междоусобиц. Тут немцы и иностранные матросы, с нередким вкраплением наших соотечественников, превращались в болельщиков на боксе. «Дай ему как следует! Еще удар – и ты победил, клювастый! Нокаутируй его! Еще, еще! Задай длинному трепку! Так его!» Некоторые вскакивали с мест, разгоряченные водкой и джином, пытаясь влезть на сцену, чтобы поучаствовать в представлении. Тогда вмешивались здоровенные бугаи, нанятые Кошмидером, и быстро приводили буянов в чувство. Несколько треснувших ребер и столько же сломанных носов за вечер – и порядок, если это можно так назвать, в клубе «Индра» восстановлен, мы можем продолжать петь. И так по шесть и даже по восемь часов в сутки. Когда становилось совсем невмочь, нам отсып'aли щедрой рукой таблеток и давали запить чуть ли не ведром пива, что и было, по сути, частенько нашим ужином. Химия придавала энергии – мы с новой силой ударяли по струнам и орали. Один Пит отказывался от таблеток, признавая только немецкое пиво: не удивительно, ведь ему не приходилось так выкладываться, как нам четверым, скача по сцене и крича во всю глотку, он-то сидел спокойненько за ударными и тихонько ухмылялся нашим проделкам. Бабы были податливы и любвеобильны – в этом плане нам не на что было жаловаться, а триппер мы мигом вылечили в Ливерпуле. Условия жизни были катастрофичны, но все остальное было так, как надо. Мы делали свое дело, и наша совесть была чиста. Там, в Гамбурге, мы стали профессионалами. Еще и в помине не было стадионов

с истеричными малявками, чтобы

разменять

наш талант, нас еще не обложила свора журналистов, и политики всех рангов и цветов не искали нашей близости. Мы уже оторвались от земли, но еще не достигли стратосферы. Ну что же, космическое путешествие приносит иной раз удовольствие.