Жизнь и судьба: Воспоминания

Ночью поезд останавливался на станциях, какие-то смутные голоса слышались, тени мелькали, чья-то неведомая зыбкая жизнь шла за тьмой в бликах ночных фонарей. Поезд трогался мягко, и чувство полного радостного покоя и безопасности охватывало тебя. Особенно если это уже вблизи Кавказа.

Или воздух в четыре часа утра, летом, когда я шла с вокзала Владикавказа к маме (1944 год) по так называемому Ленинскому проспекту, мимо старинных особняков, тополей, закрытых ставень, закрытых дверей и крылечек со стертыми ступенями, знавшими другую жизнь. Такого призрачно-дремлющего воздуха я потом не испытывала. А впереди стук в закрытое на ставни окно старого дома и радость нежданной встречи — я еду нарочно без предупреждения. Первый раз после долгой разлуки.

Особый призывно-бодрящий воздух рано поутру, когда выходишь из нашего дома во Владикавказе, чтобы пуститься в дорогу, а издали доносится звонкий голос: «Венера, Венера! Где ты?» И Столовая гора совсем рядом, и Казбек открыл свой лик, ушли туманы и тучи, снег на вершине серебрится, и каждая складка видна, вот-вот дотронешься. И кажется, что так будет вечно, и вся жизнь впереди, и нет ей конца. А она проходит быстро, как летние каникулы. Они ведь обманчиво завлекательны — как будто никогда не кончатся, а там, глянешь, и уже август, и даже не начало, а середина, и всё, все миги радостные и лучезарные спрятались, неминуем конец — вот он. И ждать больше нечего. Остается только воздух воспоминаний.

* * *

Кончались 1920-е годы, и в Дагестане менялся, как и во всей стране, политический климат. Надвигался 1929 год — год «великого перелома».

Внимательное, чуткое, человеческое отношение к своим соотечественникам уходило в прошлое. Зачем гуманизм, когда нужны классовый нюх и железная хватка. Горцев, конечно, трудно загнать сразу в колхозы, но тех, кто пользуется у них уважением, кому верят они, надо или настроить на новый лад, или самих устранить, чтобы не мешали новым лозунгам и новой безжалостной практике. Даже мелочи были показательны. Так мне, во всяком случае, кажется. Вот нас переселили (и не только нас) из отдельных домов и квартир всех вместе в один Дом правительства. Чтобы у всех все одинаково, всем по три комнаты, общая открытая галерея, все ютятся близко друг к другу. Недалеко до интриг, сплетен, слухов. А главное, чтобы не было ничего своего, только тебе близкого, чтобы серо, скучно и чтобы не выделялся никто. Собственно говоря: да не будет личности.

Увы, Алибек Тахо-Годи, идеалист, революционер-романтик, мечтатель о счастливой жизни маленького народа страны гор, сердечно ее любящий и болеющий за каждого человека, — стал не только не нужен, но и вреден. Видимо, не случайно в 1929 году Алибек Алибекович уехал на год в командировку в Москву якобы для продолжения научно-исследовательских работ. Нет, это была не командировка, думаю я, а преддверие полной отставки, и, чувствуя это, мой отец уехал подготовить почву для новой работы в Москве, чтобы оттуда была возможность опять-таки помочь Дагестану.

Москве, нищей и страждущей, он уже помогал, когда в 1921 году привел поезд «Красный Дагестан» с продуктами для ее голодающих жителей. Произошло это уже после 1920 года, когда на Чрезвычайном съезде народов Дагестана И. В. Сталиным была объявлена Советская автономия Дагестана и в Москву отправилась делегация, чтобы выработать проект Конституции ДАССР в связи с декретом ВЦИК об образовании Дагестанской АССР. Делегация прибыла с поездом «Красный Дагестан». 12 февраля 1921 года В. И. Ленин в Кремле принял делегацию в составе А. А. Тахо-Годи, Дж. Коркмасова и М. Хизроева с подарками от дагестанских народов.

Историческая встреча, на которой многие годы спекулировали и партийные, и беспартийные (художники особо, изображая каких-то дагестанских горцев). Поскольку Алибека Тахо-Годи и Джалала Коркмасова расстреляли в 1937 году (М. Хизроев, к счастью, еще раньше умер своей смертью), а факт «горские ходоки у Ленина» скрыть было нельзя (он вошел во все собрания сочинений Ленина, во все воспоминания о нем), то встречу изображали и пересказывали очень странно: авось не разберут, кого в конце концов принимал Ленин, мало ли было таких ходоков. Особенно меня возмущали так называемые живописные полотна, один из этих уродов попал даже в книгу М. А. Магомедова. А мне, признаться, за десятки лет факт этой встречи в бесчисленных вариациях так надоел, что я его совсем выбросила из головы, да вот пришлось, к сожалению, вспомнить.

Думал Алибек Алибекович, что в Москве сумеет помочь своему обманутому народу. (Ну как же, там Н. К. Крупская, верный друг Ленина, и А. В. Луначарский, которых отец хорошо знал!) Не удалось.