Жизнь и судьба: Воспоминания

Мне же гораздо легче. Я учу с мамой французский и немецкий. Потом появляется настоящая француженка — швейцарка с парижским классическим выговором Жозефина Людвиговна Спейшер, или просто Madame. У нее небольшая группа учеников. И каждую неделю все дружно собираются то в одной, то в другой семье, вместе с бутербродами. Чай разливает обычно мама. Мадам строгая и вместе с тем добрая. Была гувернанткой у некоего генерала Венюкова. Застряла в России в революцию и даже как бы усыновила генеральского мальчика, когда родители исчезли бесследно в революционном вихре. В мое время madame жила вместе со своим воспитанником, симпатичным молодым человеком в Сокольниках, в деревянном старом домике. Мы с madame очень дружили, читали, разговаривали, гуляли, часто сидели на берегу Москвы-реки с книгами, в парке. Иной раз переводили какой-то бесконечный рассказ Тургенева на французский язык, а для развлечения читали по-английски «Остров сокровищ» Стивенсона, пока меня не наставил по-настоящему в английском мой двоюродный брат англоман, Юрий Семенов. Он подарил мне первый учебник английского языка для тренировки речи. Автор носил странную фамилию Нурок. Очень скучная, но полезная книга.

Это ведь мадам Жозефина одарила меня Библией на французском языке, которая хранится у меня до сих пор. Французскому способствовал и Лев Толстой. У него много французского в «Войне и мире» — хотелось прочитать без перевода. И еще был пример — тетя Ксеня, она взрослой выучила французский. Я уж не говорю о книгах Лидии Царской, где все институтки болтают по-французски, да и гимназистки, по рассказам мамы, не отставали.

Была я помладше, сколько веселых песенок французских мы пели с мадам, сколько забавных присказок, считалочек, шутливых стишков.

Тут и знаменитая пастушка с овечками («Il pleut, il pleut, bergère / Ramenez vos blancs moutons / Allons dans ma chaumière / Bergère, vite allons…»), и танцы на Авиньонском мосту («Sur le pont d’Avignon»); то это «mon ami Pierrot» при лунном свете («Au clair de la lune / Mon ami Pierrot / Prète-moi ta plume / Pour écrire un peu»), a то песенка о котятах на балконе и маленькой Нинетте или совсем замечательная улитка. Только русской улитке обещают пирог: «Высунь рога, дам тебе кусок пирога», а французской родители собирают розы, чтобы сшить ей платье из роз («Colimaçon bon, montre-moi tes cornes, / Je te dirai où est ta mère où est ton père / Ils sont dans la fosse / à cueillir des roses / Pour te faire une belle robe rose…»). Самой забавной был такой диалог, на вопрос который час:

Quelle heure est-il?Il est midi.

Qui vous la dit?La petite souris.Et où est elle?Dans sa chapelle.

Et que fait-elle?Des dentelles.Pour qui? Pour son mari.Et qui est son mari?

Monsieur Kikiriki.

A чего стоит забавное двустишие: «Je suis malade de la salade et guéris de céleri» («Я болен от салата и поправился от сельдерея»), И все эти бесконечные пересказы по картинкам: «Je vois sur cette gravure» или лото, и обязательно, если там изображена трубка, мадам громогласно изрекает: «La pipe de Staline». A ведь это наша мадам возвестила утром 1 декабря 1934 года, придя к нам: «Kyroff est tué» («Киров убит»), а мы ни о каком Кирове понятия не имели, но через несколько лет этот возглас аукнется не только нам, но и всему народу.

Стала я старше, и сколько всего мы перечитали: романы Гектора Мало, Альфонса Доде, Флобера, Гюго, Теофиля Готье, французов XVII века — Корнеля и Расина, образцовые письма мадам де Севинье к дочери и, конечно, поэтов, особенно так называемых парнассцев — Леконта де Лиля, Эредиа, Франсуа Коппе и др. Чтение очень серьезное. Мама поощряла эти занятия, покупала французские и английские книги с золотыми обрезами, в роскошных переплетах. И Вальтера Скотта я читала впервые по-французски. Это был знаменитый «Роб Рой».

Мне с моими тайнами легче, чем брату. Я пишу по-французски дневник, который он не поймет, даже если заберется в мой ящик. А самые тайные записочки и вещицы прячу не в стол — это слишком прозаично, а в корешки больших французских томов — вполне надежное место. Туда же отправляется маленький шелковый мешочек с крохотным крестиком — мое изобретение. Прятала я его потому, что знала инстинктивно, что крест, вера, Библия, Бог — что-то глубоко запретное. О них никто никогда дома не говорил. И вопроса не вставало даже. Но книги читались, и няньки были неграмотные (это значит верующие, не интеллигенты). Следовательно — прятать подальше запретное. Вот таким я была октябренком и пионеркой в школе. Все, как положено для советской девочки крупного партработника и ученого. Ан нет, не так, все концы в воду, главное в жизни спрятано, и вместе с тем оно с тобой рядом.