Жизнь и судьба: Воспоминания

В больнице я целый месяц, очень радостный. Болезнь легкая, каждый день приносят из дома подарки — книги, игрушки и вкусные сладости. Иной раз мама приходит под окно и я ее вижу. Вот уж не думала, что так весело в больнице. Все время во что-то играем, рассказываем страшные истории и распеваем. Почему-то поем заунывную странную «Песнь китайца»: «Солнце юла и миюла (всходит и заходит), ченго фанго пушанго (а в тюрьме моей темно), Караула юла-юла стережет мое окно. Стерегите, как хотите, я и так не убегу. Мне б хотелось бы на волю, да я цепи не порву». При чем тут китаец, до сих пор не понимаю.

Когда вернулась домой, с удовольствием прочитала книгу китайского писателя Дэн-Ши-Хуа (приехал в СССР, увлеченный социализмом) о его детстве и выучила песенку о том, как прилетает первая пара гусей и вторая пара гусей. Завораживало необычное звучание слов:

Ир ды о                Гапо пудзыЭр ды о                Ю чжао фань

Фю най                  Яо цзы сьяхоФи най                   Шуэй я тань.Тье гапо

До сих пор помню, а перевод забыла. Говорится о том, как бабушка и дедушка любят гусиные яички. Забавно, что недавно я решила прочитать эти стихи одному знакомому китайцу, и он ничего не понял. Потом, когда я приблизительно рассказала о содержании, он прочел мне так, что я не узнала ни одного звука. Ведь в китайском языке важны интонация и ударение музыкальное, так что свою китайскую песенку я могу демонстрировать только русским.

В больнице мы распеваем еще и настоящую абракадабру. Она никому не понятна, это загадочное заклятие, и кто его выдумал, неведомо. Заклятие страшное, его надо петь, чтобы ничего дурного не случилось. Никто мне так и не смог растолковать, откуда эта ерунда появилась на свет:

Зумба квиль, квиль, толи вили заци,Зумба кви, зумба ква.Зумба квиль виль толи вили зациЗумба кви, зумба ква.

Анна кадема а шельвель юмбаАнна кадема а шельвель юмбаАнна кадема а шельвель юмба, юмба, ба.

Но мы, чтобы снова не заболеть, скороговоркой ежедневно пропевали эти якобы африканские колдовские слова, под стать вполне китайской тюремной песне. И все это в приятной, можно сказать, домашней обстановке, зная, что скарлатиной человек вторично не заболевает. Пели для прочности, не надеясь на медицину. Ну и глупые же мы были! А ведь я уже читала книжки, вполне серьезные в свои восемь лет.

Потом заболел мой младший братик тяжелой корью. Мама оставила его дома и выселила всех нас по знакомым, даже папу, а сама осталась как сиделка в больничной палате.

Мне выпало великое счастье — поселиться на месяц у тети Ксении Самурской, в прекрасном доме у Кремля, и совсем непростом. Его официальное название — 4-й дом Советов. В этом доме, что фасадом смотрит на Воздвиженку, находилась также приемная Калинина. Надо только завернуть за угол, и сразу к «всесоюзному старосте» — так именовали Михаила Ивановича, который, тряся козлиной бородкой, все выдавал и выдавал ордена, даже когда его собственная супруга прозябала в одном из лагерей (и довольно долго) архипелага ГУЛАГ.

В дом, как и полагается по советской традиции, входили со двора, так сказать, с черного хода. Для удобства посетителей и чтобы публика не любопытствовала, парадные двери заперты.

Квартира прелюбопытная. В ней неслышно живут в десяти комнатах юные сын и дочь профессионального революционера, выдающегося теоретика социалистических преобразований и переводчика К. Маркса, покойного Ив. Ив. Скворцова-Степанова (умер в 1928 году). С ними — тихая, старая тетка.

А вот в двух комнатах поселился Нажмутдин Самурский со своей женой. Двух комнат им вполне достаточно. Самого Нэджика, как зовет мужа тетя Ксеня, большей частью не бывает дома — в ответственных парткомандировках, а сейчас и вовсе направлен руководить Дагестаном — секретарь обкома, дело нешуточное.

Тетя Ксеня всегда в хорошем расположении духа. Надо сказать, даже я удивляюсь этой внешне странной паре. Он — мрачный, взгляд исподлобья, тяжелый, она — полноватая, как и положено кустодиевским красавицам, живая, быстрая, добрая (она и действительно родом из Замоскворечья), готовая помочь и приласкать. Апартаменты этой семьи — большой зал — сфера тети Ксени, ее будуар, спальня, где она отдыхает, читает, спит, сидит у зеркала. И еще так называемая столовая, где письменный стол, полки с книгами, буфет с фарфором, хрусталем и серебром и длинный обеденный стол.

Я люблю большой зал, откуда дверь ведет на балкон, он — единственный на фасаде дома, и я, единственная, могу любоваться на Кремль и Александровский сад. И теперь, проходя мимо этого дома, смотрю на заветный балкон, вспоминаю.