Жизнь и судьба: Воспоминания

Нет мирового кладбища, нет никаких переселений моего неповторимого «я». Внутренне, делая тайком свои деревянные крестики, я уже готова была принять Благую Весть. Но как общаться в молитве с Господом Богом, как просить[110] (ведь дети просят особенно) Отца Небесного, не своими глупыми, наивными словами, но словами молитвы? Я не знала, хотя и прочитала во французском Евангелии, как Иисус учил своих апостолов. Не молиться же мне по-французски? Пусть так молятся французские дети. Куда же мне обратиться? Я записала в своем дневнике значительные, но простые слова: «Хочу учить „Отче наш“». Хочу, а русского текста этой главной молитвы нет, и достать неоткуда. Да, не понимают нынешние дети, да и взрослые, каково жить в стране пятилеток безбожия, и к тому же дочери партийного ответственного работника, хотя человека ученого, многознающего, заботящегося не только о своих, но и о чужих, бедных и страждущих.

Никто же не поверит, но помогла мне любовь к чтению. Я постоянно забиралась в шкафы отцовских книг и наткнулась там среди других классиков на собрание сочинений поэта Генриха Гейне, откуда я многое учила наизусть, конечно, связанное с Гейне-романтиком, а не с едким критиком.

И вдруг открываю пьесу, вполне раннюю, юношескую (ее обычно никто не вспоминает среди ученых), но мне интересную, потому что там семейство разбойников, пьеса под названием «Вальтер Радклифф». Думаю теперь, что некое подражание. Явно не обошлось без Шиллера и старых романов, о чем, как думаю, говорит фамилия героя — Радклифф. Ведь была популярная писательница под этим именем, автор романов с разными ужасами в старинных замках[111]

. Я уже не помню за давностью лет (потом не интересовалась этой пьесой), было ли это семейство разбойников рыцарским или нет. Скорее да, но все они обуреваемы страстями, и один из них под конец вдруг обращается к Богу. Видимо, спасает свою душу. Он произносит молитву Господню, всю полностью (я проверила по французскому тексту). Вот — я нашла то, чего добивалась столько лет. Да здравствует чтение знаменитых писателей. Спасибо папе — он любил Гейне, хотя тот часто уж очень ироничный и даже ехидный.

А как же просмотрели советская власть и так называемый Главлит? Он же имел дело не только с печатающимися книгами. Мог, наверное, наложить запрет и на прежние издания. Или я ошибаюсь, хотя мне лично известно, как чистили библиотеки. В институте, где я училась и где работал А. Ф. Лосев, — в МГПИ им. Ленина — даже роскошное издание «Божественной комедии» решили предать огню. Об этом рассказывал нам член подобной комиссии, известный профессор Борис Иванович Пуришев (это был конец 1940-х годов — борьба с космополитизмом).

Вот какими неисповедимыми путями — дух дышит, где хочет, — пришла ко мне молитва «Отче наш», и пришла в канун грозного 1937 года. Наверное, в утешение девочке, которой предстоял одинокий трудный путь без семьи. Зато есть кого просить о помощи и защите. «Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое».

Мне было около пятнадцати лет, когда я потеряла отца. Помню, как под утро 22 июня 1937 года на даче, в Мамонтовке (там был целый комплекс дач ЦК ВКП(б)), меня разбудила мама, совсем здесь нежданная, так как она находилась в Москве, где старший брат мой, Хаджи-Мурат, праздновал окончание школы на выпускном вечере. В комнате были утренние сумерки; мама, наклонившись ко мне, сонной, прошептала: «Папа арестован, не бойся». Какие-то люди ходили по комнате, где вовсе нечего было искать. Вскоре все вместе с мамой исчезли, мы остались одни, втроем, и утром начали новую жизнь — я, старшая, младший почти на три года Махачик и совсем маленькая шестилетняя Миночка. Все как будто было как всегда. Я следила за младшими; мы завтракали, обедали. Готовить ничего не надо было. Можно пойти в дачную столовую или взять все домой, что мы и делали, благо располагались все службы здесь же рядом, на огороженном высоким забором участке, где были разбросаны дачи, в которых жили работники ЦК. Вот уж поистине замкнутое пространство, недаром многие его боятся. Обеды были вкуснейшие, а лучше всего мороженое самых разнообразных сортов: сливочное, пломбиры, ананасное, земляничное, малиновое — всего и не перечесть. Так, одни, прожили мы, наверное, неделю. Я, пока на даче, читаю по-французски письма мадам де Севинье к дочери и «Федру» Расина. А потом приехала мама и сказала, что нам надо уезжать в Москву — являлся комендант и потребовал отъезда. В какой-то из ближайших дней пришла за нами машина (помогала переезжать мамина двоюродная сестра Валерия Владимировна Туганова), и мы оказались в нашей московской квартире в полупустом подъезде. Оттуда забрали и других отцов, да и дом напротив, так называемый военный, тоже почти пуст.