Жизнь и творчество Дмитрия Мережковского

Д. С. Мережковский отвечает на это так: «рост человеческого духа остановился в IV веке, когда движущая сила Духа — Евангелие — заключена была в неподвижный канон. Свято хранил Канон Евангелия от разрушительных движений мира; но если дело Евангелия — спасенье мира, то оно совершается за неподвижной чертой Канона, там, где начинается движение Евангелия к миру и мира к Евангелию… Тело Евангелия расковать от брони Канона, Лик Господень от церковных риз так нечеловечески трудно и страшно, если только помнить, Чье это Тело и Чей это Лик, что одной человеческой силой того сделать нельзя; но это уже делается самим Евангелием, вечно в Нем дышащим Духом Свободы».

Разрыв христианства с жизнью (мнимого христианства с мнимой жизнью), что бы нам ни возражали, в представлении подавляющего большинства современников — совершившийся факт. «Слепо читают люди Евангелие, — говорит Д. С. Мережковский, — потому что привычно. В лучшем случае думают: галилейская идиллия, второй неудавшийся рай, божественно прекрасные мечты земли о небе: но если исполнить ее, то все полетит к черту». — «Страшно думать так?» — спрашивает Мережковский и отвечает: «нет, привычно». Результат этой слепой привычки: христианский мир в тупике. Давно сказано: христианство имеет целью устроенье загробной жизни; здесь — оно ставит невыполнимые для огромного большинства нравственные требования, насилует ум, заставляя принимать невместимые для него положенья.

Толстой не мог принять Мистерию и назвал ученье Церкви обманом веры, подменой, разлучившей людей со Христом. Розанов с невероятной остротой переживал отпаденье Сына от Отца. Но самое страшное — современное, без волненья, с горечью произносимое: «Евангелие — прекрасная, но неисполнимая мечта».

Снять эту тяжесть с человечества, по мнению Д. С. Мережковского, может только Неизвестное Евангелие. Тупик, к которому привело нас безучастное следование традиционному представлению о Евангелии — бездна кажущаяся, обман чувства, несовершенство человеческого восприятия, благодаря которому благовестие о жизни, о преображении и освящении земли превратилось в отвержение жизни.

Образ Христа, воскресшего во плоти, остался неувиденным вполне, может быть, от неспособности глаз человеческих прямо смотреть на солнце. Что-то от «ученики ночью выкрали тело Его» слышится, когда повторяют губы наши: «Царствие Мое не от мира сего».

Эллинское абстрактно-холодное умственное течение в раннем христианстве как бы анестезировало конкретное, горячее теченье сердца — начало иудейское, о Мессии. Иудейское знанье о Мессии, преобразователе жизни, осталось неуслышанным эллинами.

Почувствовать по-настоящему, понять, насколько неведом нам Иисус Неизвестный — это главное. Осознать — значит сорвать с глаз повязку благополучия, открыть сердце навстречу Ему. «Чтобы увидеть Его, надо услышать Его», как услышал Паскаль: «в смертной муке Моей Я думал о тебе, капли крови Моей Я пролил за тебя». И как услышал Павел: «Он возлюбил меня и предал Себя за меня» (Гал. 2:20). «Вот самое неизвестное в Нем, Неизвестном: личное отношение Иисуса Человека к человеку, личности, прежде чем мое к Нему, Его ко мне отношение».

«Христианство — странно», — сказал Паскаль. «Странно, необычайно, удивительно», — говорит Д. С. Мережковский. «Первый шаг к нему — удивление, и чем дальше в него — тем удивительней».

Ученье Христа, Личность Его и действия порой столь смущающе странны для человеческого ума, столь несоизмеримы с нашим ограниченным сознаньем, что с первых же дней Христовой проповеди ученики Его порой бывали принуждены как бы бежать от Него подлинного, спасаться в людское о Нем и о словах Его представление.

Даже внешний облик Христа оказался для видевших Его невыразимым, свидетельства их как бы составлены лишь из отдельных проблесков озаренья, средь человеческой потребности сделать Нечеловеческое — человеческим.

«Корни обоих преданий о красоте и безобразии Лика Господня, — говорит Д. С. Мережковский, — уходят, кажется, в очень темное, но исторически подлинное воспоминание. Самое особенное, на другие человеческие лица не похожее, личное в лице Иисуса не есть ли именно то, что оно по ту сторону всех человеческих мер красоты и безобразия, несоизмеримо с нашей трехмерной эстетикой. Если так, то понятно, что видевшие Его уже не помнят, какое из двух пророчеств исполнилось в Нем: „Лик Его обезображен паче всех человеков“ или „Ты прекраснее всех сынов человеческих“.