Жизнь и творчество Николая Носова

Вот так на протяжении почти сорока лет менялся и меняется подход художников-иллюстраторов к произведениям Н.Н. Носова. В истории детской книжной графики остаются работы, в которых мир образов писателя воссоздан с талантливой проникновенностью. Они как путеводная нить ведут нас но истории советской весёлой книги, обозначая её вехи и вершины, то значительные, то более скромные. Яркие, озорные рисунки Аминадава Каневского, простодушно-ребячливые образы Ивана Семёнова, остроумные ― Виталия Горяева, лирико-комические Генриха Валька, артистичные и добрые Алексея Лаптева, — это так или иначе всё Носов и всё наша отечественная книга. Это её реальный, правдивый и безыскуственный мир детства, в котором добро и зло как на ладони.

Воспоминания

(А. Кардашова, Ю. Ермолаев, Е. Таратура, С. Баруздин, Г. Вальк, И. Носов, Т. Носова-Середина, Т. Середина, М. Прилежаева, С. Миримский)

«Весёлая семейка». Сборник. Рис. А. Каневского. М., «Детская литература», 1973.

«Весёлая семейка».

Сборник. Рис. А. Каневского. М., «Детская литература», 1973.

А. Кардашова

Живая шляпа

Нас в детском издательстве ждали. Не днём, а вечером. Пустынные коридоры, запертые двери комнат и открытые комнаты, где уборщица переставляла стулья и шаркала веником.

Днём по коридорам взад-вперёд с деловыми закрытыми лицами проходили работники издательства, появлялись известные писатели в шляпах набекрень, в свободно распахнутых пальто. Они двигались медленно, вальяжно, громко приветствовали друг друга, хлопали по плечам, хохотали. Когда они входили в редакционные комнаты, редакторы вскакивали, придвигали им стулья, начинались весёлый шум и праздничная суматоха.

Мы тоже могли прийти в издательство днём. Но мы были «неизвестные», нас никто не замечал. Подобно невидимкам, проходили мы по коридору и робко появлялись перед столом редактора, крутя в руках свёрнутые в трубочку листки.

Обнаружив перед своим столом такого «неизвестного», редактор не сразу поднимал глаза. Трудно было выдерживать взгляд, полный отчаянной надежды и безнадёжности.

«Оставьте, мы почитаем, наведайтесь дней через десять».

Примут — не примут. Примут — не примут.

Неизвестный автор ложился, вставал, пил чай, шёл на работу, играл дома с ребёнком под неустанный стук этих слов: примут — не примут. Будто пила в нём ходила взад-вперёд. Взад-вперёд. Одно из двух... Оказалось нечто третье: рукопись не приняли, автора приняли. Куда? В кружок молодых авторов при детском издательстве. И собирался он по вечерам.

Из этого кружка вышли впоследствии такие писатели, как Валентина Осеева, Николай Носов, Валентина Донникова, Ольга Карышева и другие. Занималась в этом кружке и некая дама, основной профессией которой было служебное собаководство. Она держалась главным и ответственным лицом и с покровительственной усмешкой называла кружковцев «юнталами», то есть юными талантами. Дело в том, что по-настоящему юных среди нас почти не было. А настоящие таланты были из числа самых зрелых. Осеева, например, имела солидный стаж работы с трудновоспитуемыми детьми, Николай Носов уже не первый год работал на киностудии, Артюхова была матерью двух подрастающих детей.

Неизвестному автору в редакции сказали: «Будем с вами работать, приходите в четверг вечером в эту комнату».

А в этой комнате в четверг ждала неизвестных авторов Ада Артемьевна Чумаченко. Ждала не для того, чтобы одобрить или не одобрить рукопись, принять или отклонить, а для того, чтобы каждый из нас по возможности понял, что он может и может ли он что-нибудь. Ждала для того, чтобы мы не были одиноки в своих поисках и стремлениях.

Почти у всех нас были дети, свои или дети близких людей. Мы писали о детях и для детей с желанием приобщить их к событиям нашего времени. Испания. Граница. Экспедиции. Авиация. Сельское хозяйство. Строительство... Время подавало нам свои сигналы, и мы желали откликнуться на них. Дети в наших стихах и рассказах ловили шпионов, выращивали телят, собирали колоски...

Ада Артемьевна садилась в большое кресло, занимая его целиком. Широкая, просторная, с красивым полным лицом и подвижными чёрными бровями, с небрежно заколотыми седоватыми волосами, это была сама доброта. Мягкая и деликатная. Но отнюдь не всеядно-добренькая.

С Адой Артемьевной мы чувствовали себя вольно. Настолько вольно, что затевали между собой споры, переходящие в ругань, почти забывая о её присутствии.

Но Ада Артемьевна не теряла бдительности, и её высокий, мелодичный, всегда взволнованный голос заставлял головы поворачиваться к ней.

Только что прочитан рассказ об испанском мальчике, который подносил патроны республиканцам.

— Всё это так, — говорит металлическим голосом дама-собаковод, — всё хорошо, но где у тебя Испания?

Дама-собаковод утвердилась за столом, опираясь на широко расставленные локти и поводит глазами из стороны в сторону.

— Как где Испания? — обижается автор. — Это же все происходит в Мадриде!

— Но у тебя, понимаешь, не чувствуется Испании. Не чувствуется.