Жизнь и творчество Р. Фраермана

«Местные жители, — писал он оттуда в шутливом тоне, — в один голос твердят, что Чехов родился и вырос в Таганроге и, между прочим, как раз в тот период, когда доживал в Таганроге свой век Кукольник... Вечером каждодневно я отправляюсь в гости. Меня самого удивляет моя способность быть гостем в самых неблагоприятных условиях».

И письма его становятся веселей, радостней, состояние духа спокойней и выше.

Возвращение к своему любимому труду, с какого он начинал свою творческую жизнь, именно возвращение к размышлениям об искусстве, к анализу его, придавало этому глубокому таланту крылья.

Очевидно, трудно потерять свою тему.

А таланты у нас не теряются.

Но время... время Роскин потерял. И прошло его немало с той поры, когда он шел по улице, громко бормоча, — до того дня, когда сам Немирович-Данченко вызвал его к себе и долго советовался с ним, как ему поставить «ТРИ СЕСТРЫ», и так ли он, Владимир Иванович Немирович-Данченко, понимает Чехова, как надо его понимать.

И Александр Роскин на репетициях сидел рядом с ним за его режиссерским столиком.

Многие лучше, чем я, могут рассказать о блеске и глубине трудов Александра Роскина и что он сделал для советского театра и искусства. Но тот, кто знал его в жизни, никогда не забудет его драгоценных бесед о великих творениях искусства, его ума, полного силы, изящества, тонкости, когда он сам являлся перед нами, словно удивительное явление искусства. Невозможно забыть его внимательного взгляда, его лица с крупными, но мягкими чертами, его седую, чуть склоненную голову, когда он сидел за роялем, аккомпанируя себе и тихо напевая романсы Чайковского или что-нибудь другое, всегда извлекая из глубины звуки, точно дивные, полные смысла рассказы.

Он умел и сердиться, и обижать друзей, и подолгу молчать. Тогда мы его боялись. Удирали на рыбную ловлю. Даже прятались в шкаф. Но больше всех доставалось от него ему самому. Ибо он был беспощаден в правде.

Справедливость, правда и благородство жили в его душе, как глубочайшие черты советского человека.

И напрасно я спрашивал себя, зачем он там, за Вязьмой, сидит на камне у безымянной речки, в пыльных солдатских бутсах и держит меж колен винтовку.

Справедливо было находиться там и благородно! И он был там. И погиб за советский народ, за Советскую Родину, которой служил своим талантом, своим умом, своей жизнью.

И вот его последнее письмо уже из армии, с фронта, 30 сентября 1941 года.

«И все же помните обо мне, если подвернется какой-нибудь случай. Пишите хотя бы изредка, а то я скучаю по старым друзьям».

К нему некуда больше писать.

И вот он, этот случай.

Милый Роскин! Старый друг наш! Наш драгоценный гость! Ты здесь, среди нас, хозяин!

СЛОВО О СТАРОМ ДРУГЕ

Шли удивительные тридцатые годы, когда молодая Советская страна «в бореньях силы напрягала», мужала и одерживала на всех социалистических фронтах — индустриализации, коллективизации, культуры и литературы — блестящие победы, доказывая всему миру, чего может достигнуть человек, освобожденный от оков рабства и эксплуатации.

Еще в полную меру работали ветераны — Чуковский, Маршак, А. Толстой, Пришвин, С. Григорьев, Вересаев, Житков, уже блестяще заявило себя среднее поколение, был написан «Белеет парус», «Кондуит», «Голубая чашка», стихи Барто, «Великий план» Ильина, «Летние дни» Паустовского, «Лесная книга» Бианки, «Тринадцатый караван» Лоскутова и прозвенел голос совсем юного Михалкова.

А в это время, где-то там, на юге, в Таганроге, в больнице боролся со смертью человек, доказывая ей: «Пока я жив, ты мысль моя, не боле», и, чтобы поддержать свой дух, писал свою первую повесть. Человек этот был Василенко Иван Дмитриевич, а повесть называлась «Волшебная шкатулка». Он все-таки написал ее и послал в журнал «Пионер». Как первый опыт Василенко, повесть нуждалась в доработке, в помощи опытных литераторов. Но и в этой незрелой пробе мужественного человека можно было заметить и подлинную человечность (Василенко один из первых нарисовал обаятельный образ негра Пепса), и поэтичность, и зрительность, лиризм, и очень своеобразный, чуть печальный юмор — все то, что впоследствии стало отличительной особенностью прозы писателя Василенко.

Следующая его вещь «Артемка в цирке» в первом варианте тоже страдала длиннотами. Автор еще только добивался ясности и простоты, которые даются опытом и уверенностью. Но с самых первых дней работы он уважал своих героев, своих читателей и себя. Он черпал чувства и впечатления из своей души, богатой жизненным опытом. Но из этого опыта брал только то, что было ему особенно дорого и близко. Была ему доступна и способность серьезно посмотреть на себя как бы со стороны — это помогало писать просто и правдиво. А искренность дана была Василенко от природы.