Жизнь и удивительные похождения Степы Шишкина

Около полуночи произошло единение душ: коллеги сошлись на том, что всюду плохо, и Вася, наконец, отправился спать.

4.

Шишкин вышел в дворик покурить. Он особенно ценил эти редкие минуты уединения. Вечер выдался теплым, в южном ночном небе мерцали звезды. В кустах шуршал какой-то зверь: то ли соседская кошка забрела, то ли опоссум, который время от времени совершал инспекцию жилых двориков. Легкий ветерок время от времени покачивал полые трубочки, висевшие около забора, уличный колокольчик мелодично позвякивал.

Степан жадно затянулся, выдохнул дым и попытался охватить мыслью бесконечность вселенной. Вид ночного неба наводил его на философские обобщения. Там, в черной бездне, пульсировали огромные звезды, мутная белесая россыпь млечного пути состояла из миллионов светил. Жизнь Степана, его физическая оболочка, и даже сознание казались ничтожными по сравнению с космосом.

Налетевший из-за угла теплый ветерок игриво шлепнул Шишкина по щеке, и колокольчики неожиданно чисто сыграли марш авиаторов.

– «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью» – отчеканили они, после чего наступил полный штиль.

Степан подскочил, как ужаленный, он даже выронил изо рта сигарету. Будучи человеком технического склада ума, он понимал, что вероятность только что происшедшего ничтожна. «Выпил, расслабился, заснул», – успокоил он себя. – Однако, пора спать...

Снова налетел ветерок. «Нам разум дал стальные руки крылья « – пропели полые трубочки, слегка сфальшивив на последней ноте.

Степан ущипнул себя за руку. Пришло ему в голову, что вероятности перемножаются, и еще почему-то, что если явление повторяется хотя бы два раза, то это закон. Он бросился в дальний угол сада, поближе к висячему колокольчику. Трубочки тихонько раскачивались.

– Твою мать! Неужели я сошел с ума? – Степан почувствовал, что ноги его немеют.

– Твою мать! – повторил гнусавый голос. – Его мать. Их мать. Ее мать. Наша мать. Родина. Еду я на родину.

Странный, светящийся шар висел справа от дерева. Внутри шара переливались разноцветные молнии фрактальной структуры. Из шара вытянулся протуберанец бледно-зеленого цвета, окутал Степана призрачным сиянием, и каким-то дьявольским образом всосал Шишкина внутрь. Последнее, что услышал Степан – торжествующее бульканье, как будто в туалете спустили бачок.

5.

Когда Степан очнулся, ощущения его были более чем странными. Казалось, каждую клеточку Шишкина нанизали на звезду, или галактику. Миллиарды Степановых составляющих были разнесены в межгалактическом пространстве, и, что самое обидное, смотрели при этом маленькими глазками в разные стороны.

А сам Степа находился в мире теней. Тени, вернее, призрачные облачка, внутри у которых что-то мерцало, переливались в кромешной тьме, уходящей в вечность. В ушах у Шишкина что-то едва слышно побулькивало, как ненавидимый им унитаз в комнате, которую он снимал в студенческие годы.

Степа попытался пошевелить пальцами, и не смог этого сделать. Хуже того, нигде он не чувствовал прочной опоры, казалось, что он висит в невесомости, скованный невидимыми ниточками.

– Мама, – прошептал Шишкин. Он вспомнил, как Евдокия Клавдиевна приходила с работы в своем стареньком драповом пальтишке и беретике, и варила ему, неразумному, картошку на газовой плите. – Мамочка, – Степе стало жаль маму, да и себя самого. Разве могла она знать, что случится с ее сыном. Вдруг, ни за что, ни про что.

– Мама, – повторили облачка и радостно забулькали. После чего началась совсем уже бесовская вакханалия. – «Не жди ты старушка, любимого сына» – громыхало, как в железной бочке. – «Меня засосала опасная трясина».

– Изверги проклятущие! – Слезы выступили у Шишкина из глаз, в носу стало влажно, и он чихнул.

От чихания его облачка явным образом возбудились, и начали ритмически пульсировать. Они то сливались вместе, то распадались на маленькие светящиеся тороиды. Степану стало жутко.

– Неужели резать будут? Кровушка моя, печенка, железы родимые. Не дамся!

– Режьте, режьте вы билеты, режьте осторожно, – громыхнул оркестр. – Режьте, режьте, перед вами пассажир дорожный.

– Ироды, – застонал Шишкин. – Интересно, они меня для живого уголка, или для музейного экспоната похитили? И перед глазами Степана отчетливо возник давно забытый весенний день.

6.

Школьную биологичку звали Анжеликой Семеновной. Несмотря на чувственное имя, вызывавшее ассоциацию с героиней эротических романов, училка напоминала преждевременно высохшую мумию с выраженными монгольскими скулами.