Жизнь и время Гертруды Стайн

Линда Вагнер-Мартин указывает, что имевшиеся в черновиках романа Становление американцев прилагательные ‘еврейский’, ‘еврейская’ Гертруда в процессе правки постепенно заменяла на ‘германские’. Так же она поступила и с именами, так что к концу работы над романом в тексте едва ли остались ощутимые сведения о том, что речь идет о еврейских семьях[110].

Такая необъяснимая позиция писательницы удивила многих ее современников. В письме к Александру Вуллкотту в сентябре 1933 года Торнтон Уайлдер, тогда еще лично не знакомый с Гертрудой Стайн, спрашивает:

Говоря о Фее, я вспомнил о его лучшем друге — Гертруде Стайн. Я полагаю, ты прочел Элис Б. Токлас. Так вот, Гертруда Стайн — крупная, спокойная, приятная дама, не так ли? Не предубежденная, не обращающая внимания на мнение остального мира — будь оно хорошим или плохим. ТОГДА: Почему она никогда не упоминает, что она или Мисс Токлас — еврейки? И почему в той куче страниц, которые я оказался в состоянии осилить из 1000 — страничного произведения («первая великая книга, написанная в будущем») Становление американцев, она не упоминает, что семья, которую она анализирует в таких деталях, есть семья еврейская. И почему, присваивая фиктивную фамилию для своей семьи, она придумывает такую, которую едва ли можно назвать еврейской[111]

.

Публично, как говорилось выше, Гертруда от еврейства не отказывалась. Случайные упоминания, даже проблески гордости за принадлежность к еврейству можно найти в переписке. Например, в одном из писем к своим приятелям, супругам Эбди, она с удовольствием сообщает, что Пикассо назвал ее «настоящей еврейской матерью»[112]. Известно выражение Гертруды: «Евреи произвели на свет трех оригинальных гениев: Христа, Спинозу и меня».

Вирджил Томсон, хорошо знавший Стайн, уделил ее еврейству страничку в своих воспоминаниях[113]. Упоминая евреев, с которыми у Стайн сложились теплые отношения, он перечисляет франкоязычного поэта Тристана Тцара — румынского еврея, одного из основателей дадаизма («как двоюродный брат»), скульпторов Джо Дейвидсона и Жака Липшица и др. При этом он добавляет: «[она] не чувствовала себя солидарной с еврейством. <…>. И хотя хорохорилась, называя себя ‘плохой еврейкой’, во всяком случае, не представлялась христианкой».

В своей книге Les Precieux

Бернар Фей уделил дружбе с Гертрудой отдельную главу, символично назвав ее Запах розы[114]. Рассказывая о совместных долгих прогулках и происходивших одновременно дискуссиях, он особо выделяет один момент. Гертруда повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и сказала: «Выложи правду, Бернар, признайся, ты чересчур умен, чтобы не быть евреем». Фей пытался убедить ее в обратном, но безуспешно.

Нечто подобное вспоминал и близкий друг Гертруды Ван Вехтен. Она искала еврейские корни у родителей Авраама Линкольна, что, по ее словам, прояснило бы многое в его карьере[115].

Сэмюэль Стюард оставил любопытное свидетельство — разговор с Гертрудой Стайн, где явственно ощущается латентный отзвук комплекса неполноценности, именно еврейской. Американец Стюард пожаловался, что ему не удавалось наладить контакт с британцами. Гертруда объяснила, что наличие у него шотландской крови делает его в глазах британцев полукровкой, вроде безродной дворняжки. «Высшие классы, — пояснила Гертруда, — и относятся к тебе как к таковому. А низшие классы рассматривают тебя стоящим на низшей по сравнению с их высшим классом ступени». И продолжала:

… У меня прошлое ортодоксальной еврейки, и я никогда не скрывала этого. Когда я отправилась в Англию читать лекции в Кембридже, я прекрасно провела время там, потому что никто не ожидал от меня быть кем-то иным, как еврейкой[116].

Изменилось ли мировоззрение 70-летней Гертруды после Второй мировой войны, можно только догадываться. Но, по всей видимости, кое-что можно выяснить по последним книгам Франция, Париж и Войны, которые я видела — и в последней заметке Рассуждения об атомной бомбе.