Жизнь как год

А то, что мы не первые, я понял, как только раздолбил квадратный метр асфальта и обнаружил в нем семь «культурных слоев», как иногда это происходит с археологами, только слои эти разнились друг от друга не веками, а лишь месяцами, неделями.

Улица уже была золотая...

Мы поставили предупреждающие заградительные щиты для транспорта и могли спокойно потешаться над легковыми машинами, которые теперь были вынуждены объезжать ремонтируемый участок по непролазной грязи ближайших улиц. Их кидало и бросало, словно бочки по волнам, а пассажирам было не до смеха, но их серьезные, озабоченные лица, привыкшие к таким мытарствам, смотрели на нас не с укором, а лишь с мольбой, беззвучной, стыдливо упрятанной, потому что они знали, что город благоустраивается и становится все краше, а по утрам передают стандартную программу «Люби свой город», и, прослушав ее, люди надевают на ноги туфли, но попадают в грязь и колдобины, потому что передача предназначена для людей, а не для улиц, и улицы о ней ничего не знают, лишь скрипят от боли, когда им вспарывают животы, как это делали мы тогда.

Мне казалось, что люди уже проиграли битву с улицами.

Эта война, объявленная какой-нибудь улице или переулку на неделю или месяц, растягивалась на годы, обескровливая обе стороны, в результате чего улицы не выдерживают и проваливаются и разбиваются вновь, но это поражение и является их победой, а люди сдаются и покупают резиновые ботфорты, но это тоже не совсем поражение, потому что городская фабрика резиновой обуви вынуждена работать с перегрузкой, и это стимулирует развитие промышленности, хотя уж очень отравляет воздух отходами, но это не в счет, потому что уж чего-чего, а воздуху у нас хватает. Но и экологические комиссии тоже не дремлют, хотя их работу я представляю очень похожей на нашу.

Под полуметровым слоем асфальта начинался гравий, потом глина или песок, потом еще что-то, что уже нужно было взрывать, а вот и то, к чему мы так яростно стремились: чаще всего труба, которую нужно заменить на другую, большего диаметра, или найти течь, или передвинуть трубу на полтора метра. И вот мы уже являемся оплаченными зрителями, а работают экскаватор и бульдозер. И еще три экскаватора и дна бульдозера чего-то ждут и уныло стоят рядом. В сторонке расположилось с десяток «Волг» и «Москвичей» с дремлющими водителями, уже привыкшими ко всему и поэтому совершенно не любопытными. А руководители отвечающих за ремонт и сохранность дорог предприятий (ох, и много же их!) стоят по краям кратера котлована, подают советы, которые, впрочем, все равно невозможно расслышать из-за грохота и лязга механизма с ковшом.

А в горисполкоме стоит настороженная тишина, и работники его объясняют нетерпеливым посетителям почему-то таинственным и страшным шепотом: «Сам на аварии», словно он у постели тяжелобольного, всеми любимого и почитаемого человека.

А потом котлован неделями заливается водой, но однажды о нем все вспоминают и опять начинается горячка и на полпути снова наступает оцепенение. Автобусы и легковые машины все месят грязь, и никому нет дела до рваной раны на животе улицы, а мы сидим и курим и сбрасываемся, сами знаете, на что. И пустые бутылки остаются на дне могилы, которую мы так доблестно вырыли, все равно их невозможно сдать, да и не хочется, подумаешь – мелочь! Ведь мы уже заработали премиальные и пора идти их получать.

Рану заштопали. Кое-как, но все же заштопали. Все равно мы еще вернемся сюда не раз. А нас уже ждет новая работа, если только ее можно так назвать.

Я бросил эту работу. И не потому, что мне надоело рыть землю и бегать в магазины. Нет. Просто улицы запомнили меня. И стоило мне только выйти из подъезда, как асфальт шарахался в сторону и вопил: «Вот он! Вот он, вспарыватель животов». И я точно знал, еще немного и разверзшаяся улица поглотит меня. Меня, потому что она знает только исполнителей. И я ушел...

Ушел и тут же попал в открытый колодец, когда переходил улицу, но не разбился насмерть, а отделался лишь ссадинами и царапинами. Это была месть. Но ведь я не умел летать! Хочешь, не хочешь, а мне приходилось ходить по улицам.

Я заметил, что колодцы теплосетей и канализации почему-то всегда открыты. И были уже несчастные случаи, и один мальчик даже разбился насмерть, а может, и не один, но мне известен только этот случай, хотя менее трагичных было предостаточно. Уж это-то я знал точно. В то время я уже работал на «скорой». И я стал искать человека, который бы отвечал за эти люки, который бы обязан был их закрывать. Я вовсе не хотел избить его, я просто хотел наняться на работу, чтобы ходить по городу и закрывать эти ловушки. Но тщетно. Тут была какая-то загадка, фокус, тайна. За капканы не отвечал никто. И я ничего не смог добиться. За ловушки, часто еще скрытые лужами, вот как сейчас, никто не отвечал.