Жизнь как она есть

Я была в таком состоянии, что пропустила наставление мимо ушей. Впоследствии я уделяла молодым много внимания, но тогда находила своих учениц вялыми и глупыми и совсем ими не интересовалась. Мои занятия очень скоро превратились в скучную «обязаловку», я учила девочек орфографии, грамматике и правильным оборотам речи, а иногда читала и объясняла отрывки из произведений, рекомендованных таинственными «комитетами образования и культуры». Выбор основывался не на литературной ценности текстов, а на их социологическом аспекте. К моему удивлению, во все «пересмотренные» учебники была помещена «Молитва маленького негритенка» гваделупского поэта Ги Тирольена. Дома я ничего не читала, потому что буквы плясали у меня перед глазами, не слушала радио – я возненавидела нескончаемые вопли гриотов. Медленно и незаметно в душе зарождалась ненависть к этой стране. Я с нетерпением ждала ночи, чтобы во снах воссоединиться с Жаком.

На плаву меня держали только мои чудесные дети Дени и Сильви. Они без конца целовали печальное мамочкино лицо (именно тогда я разучилась улыбаться), а мне становилось все хуже.

С террасы квартиры в Бульбине я каждый день наблюдала удивительное зрелище. В 17:30 президент Секу Туре – прекрасный, как солнце, в пышных белых бубу, с непокрытой головой – катил вдоль моря в своем кабриолете «Мерседес 280SL». Рыбаки бросали сети на песок и приветствовали его, столпившись на обочинах дороги. Не думаю, что кого-нибудь, кроме меня, больно ранил контраст между всемогущим человеком и горемыками в лохмотьях, подданными, аплодировавшими своему кумиру.

– Какой отрадный пример демократизма! – перебивая друг друга, повторяли Иоланда и Эдди.

– У него нет телохранителей! – подпевал Секу Каба.

Общеизвестно, что Гвинея была единственной франкофонной страной Африки, с гордостью провозгласившей строительство социализма. Обеспеченные граждане пересели из французских машин в «Шкоды» и «Волги», везунчики летали в отпуск на «Ил-18» и «Ту-114». Частную торговлю упразднили, в каждом квартале открыли по государственному магазину, где следовало отовариваться, хотя ассортимент там был скудный, и выживали мы только за счет бартера, строжайше запрещенного под флагом борьбы с «черным рынком». Тех, кто попадался на таких сделках, наказывали, и все очень боялись разного рода инспекторов. Методом проб и ошибок я научилась не брать чешское концентрированное молоко, вызывавшее у детей кровавый понос (я едва не потеряла Сильви, напоив ее этой отравой!), и русский сахар, не растворявшийся даже в кипятке. Сыр, мука и жиры стали практически недоступны. Я часто рассказывала, как придумала в 1976 году название для моего первого романа, во многом вдохновленного жизнью в Гвинее, – «Херемахонон», что в переводе с языка малинке означает: «Жди счастья». Так окрестили магазин в квартале Бульбине, который вечно пустовал, а продавщицы начинали ответ на любой вопрос со слова «завтра», ставшего синонимом вечной мечты.

«Завтра будет масло!»

«Завтра будет томатная паста!»

«Завтра будут сардины!»

«Завтра будет рис!»

В моей голове смешались воспоминания о двух несхожих событиях начала 1961 года, подтверждающих, что сердце не умеет определять порядок подчиненности, ставя на одну доску общее и частное.

Четвертого января Жиман (Секу Каба помог мне вызвать его из Кот-д’Ивуара) уехал назад, проведя в Гвинее всего несколько месяцев. Отсутствие некоторых (большинства!) продуктов не позволяло ему должным образом готовить нам еду, и он то и дело возмущенно повторял: «Что это за страна, где нет масла?» Жиман не внял знаменитой красивой максиме Секу Туре: «Мы предпочитаем свободу в бедности богатству в рабстве». Меня мало волновал тот факт, что любой «сознательный» гражданин должен был причислить его к «поганым контрреволюционерам»: провожая Жимана в порту, я рыдала от отчаяния, мне хотелось умолять старика остаться, но я каким-то чудом удержалась.