Жизнь как она есть

Все называли Конде Стариком – в знак уважения, как я позже узнала, кроме того, из-за седины в волосах он выглядел старше большинства студентов. Говорил он всегда назидательным тоном, как старейшина рода, изрекающий глубинные истины, хотя родился в 1930 году. Удостоверение личности противоречило и внешности, и манере поведения… Конде вечно мерз и потому заматывал шею толстым шарфом ручной вязки и надевал под тяжелое темно-коричневое пальто два, а то и три свитера. Нас познакомили, и я удивилась: что этот тип делает в Консерватории искусств и ремесел на улице Бланш, неужели он и правда артист? С такой-то дикцией и высоким голосом?! Честно говоря, раньше я бы с ним вряд ли заговорила, но теперь моя жизнь совершенно переменилась. Меня прежней не стало. Высокомерная Мариз Буколон, наследница Великих негров, приученная презирать «нижестоящих», получила смертельное ранение. Я избегала старых друзей и хотела одного – чтобы обо мне забыли. Я ушла из лицея Фенелона[11] и больше не кичилась своим положением одной из немногих гваделупок, готовящихся к поступлению в Высшую школу и имеющих все шансы преуспеть. У меня появился новый «знак отличия». Журнал Esprit опубликовал фрагменты книги Франца Фанона[12] «Черная Кожа. Белые Маски», которую я сочла клеветой на антильское общество и написала открытое письмо в редакцию, заявив, что автор ничего не понял и ни в чем не разобрался. Ответом на пламенное послание молодой девушки стало приглашение от редактора журнала Жан-Мари Доменаша[13]

посетить улицу Жакоб и высказать критические замечания.

Позже в редакции побывал и гаитянец Жан Доминик[14], будущий герой документального байопика «Агроном» американского режиссера Джонатана Демме. Я уже не помню всех обстоятельств нашей встречи с Домиником – человеком, так сильно повлиявшим на мою жизнь, но у нас случился замечательный интеллектуальный роман. Если помните, меня воспитывали в изоляции, и я почти ничего не знала о Гаити. Жан Доминик не только лишил меня невинности (можно сказать, ввел в мир страсти), но и просветил насчет les Africains chamarres — ряженых африканцев[15], по презрительному определению Бонапарта. Я узнала о самоотверженности и чистоте помыслов Туссена Лувертюра[16]

, успехе Жан-Жака Дессалина[17] и первых трудностях новой Черной Республики. Он дал мне прочесть книги «Хозяева росы» Жака Румена[18], «Господь смеется» Эдриса Сент-Амана[19], «Добрый генерал Солнце» Жака-Стефана Алексиса[20]

и, говоря коротко, приобщил к невероятным богатствам земли, ранее мне неизвестной. Благодаря этому человеку я всем сердцем привязалась к Гаити, и эта любовь осталась со мной навечно.

Я собрала все имевшееся у меня мужество и объявила, что беременна, Жан был совершенно счастлив и воскликнул: «На этот раз я жду маленького мулата!» – поскольку предыдущая жена подарила ему двух дочерей (одна из них, Ж. Ж. Доминик, родившаяся в 1953 году, стала писательницей, журналисткой и педагогом, живет в Квебеке).

И тем не менее на следующий день, явившись к нему на квартиру, я застала его за сбором чемоданов. Он с абсолютной убежденностью объяснил, что над Гаити нависла чудовищная угроза, и исходит она от врача по имени Франсуа Дювалье[21], заявившего о намерении участвовать в президентских выборах. Он чернокожий, и масса людей, которым осточертели президенты-мулаты, имеющие опасный тропизм к идеологии нуаризма[22]

, аплодируют этому типу. Он не наделен ни одним из качеств, необходимых человеку, замахнувшемуся на высший пост в государстве, поэтому все честные граждане обязаны вернуться в страну и сплотиться в единый оппозиционный фронт.

Жан Доминик улетел и даже открытку потом не черкнул. Я осталась в Париже в полном одиночестве, не в силах понять, как мужчина мог так поступить с беременной женщиной. Объяснение существовало – цвет моей кожи, – но я не желала его принимать. Мулат Жан Доминик бессознательно относился ко мне свысока, как все, кто имел глупость считать себя привилегированной кастой. Я, со своей стороны, считала лицемерием его «антидювальеристские стансы» и заявления о вере в народ.

Долгие месяцы одинокой беременности давались мне тяжело, я плохо питалась, была близка к депрессии, и доктор из студенческой поликлиники выписал путевку в дом отдыха в Уазе, где меня окружили небывалой заботой и вниманием. Я впервые в жизни узнала, что даже совершенно чужие, незнакомые люди готовы помогать и сочувствовать другим. Тринадцатого марта 1956 года, в тот самый момент, когда я должна была, не зная отдыха и сна, готовиться к поступлению в Эколь Нормаль[23], у меня в маленькой клинике XV округа родился сын. Я назвала его Дени – сама не знаю почему, а вскоре в Гваделупе скоропостижно скончалась моя обожаемая мать. Все эти испытания превратили меня в Маргариту Готье[24]: тот же милый доктор обнаружил туберкулезный инфильтрат в правом легком и немедленно отправил меня на целый год в санаторий в городе Ванс в Приморских Альпах.