Жизнь как роман

Ну и вишенка на торте – видео. Тридцать секунд, висевшие некоторое время на YouTube – результат якобы взлома телефона Альмины. В 7.30 утра я вхожу в кухню, где завтракают перед школой моя жена и Тео. На мне семейные трусы и футболка сомнительной свежести с эмблемой группы Motly Crue, я не брился недели три, выгляжу как огородное пугало, глаза запали и окружены такой синевой, словно я выкурил подряд не меньше трех «косяков». Сжимая в руке бутылку пива, я открываю холодильник и бешусь, что он все еще сломан. Запись заканчивается тем, что я, чертыхаясь, пинаю холодильник, отчего мой сыночек вздрагивает. Тридцать разрушительных секунд, срежессированных для того, чтобы доказать, что я – домашний тиран. И несколько сот тысяч просмотров, прежде чем видео удалили. Я опубликовал текст в свое оправдание с объяснением контекста съемки. Я тогда засел дома и с головой ушел в работу (отсюда затрапезный вид). Для большей эффективности я писал с восьми вечера до часа дня, после чего заваливался спать (отсюда пиво в семь утра: это было мое обеденное время).

Но слабая попытка защититься все только усугубила. Слово давно проиграло бой картинке. Я не владел ни звуко-, ни видеозаписью и, в отличие от жены, ничего не смыслил ни в социальных сетях, ни в «лайках», ни в саморекламе.

В апреле этого года Альмина официально подала на развод, а летом предъявила мне иск за угрозы побоев и преследование. В интервью, полном вранья и передергиваний, она утверждала, что ушла от меня из-за того, что я «вечно где-то шлялся», страдал «приступами злобы» и «угрожал нашему сыну», чем вконец ее «запугал». В начале осени я провел двое суток под арестом в комиссариате Шестого округа, после чего последовала бесполезная очная ставка с Альминой. В ожидании суда, назначенного на конец зимы, меня отпустили под подписку.

Принудительного лечения удалось избежать, но общаться с Альминой мне строго запретили. А главное, суд по семейным делам – который, не задав ни одного вопроса, принял на веру все измышления моей жены, – ограничил меня в праве на визиты «из заботы о благе Тео». Если вкратце, я теперь мог видеть сына раз в неделю на один час, в присутствии и под контролем социального работника. Это решение сначала меня взбесило, а потом повергло в тоску.

Пятый час дня. Я выпил кофе, надел плащ и бейсболку с длинным козырьком и вышел на улицу. Ливень не утихал. На улице Нотр-Дам-де-Шан царил обычный хаос: школьники покидали школы, а тут еще потоп, не говоря о непрекращающейся забастовке противников реформы пенсионной системы.

До школы моего сына было меньше километра пешком. Выпитый парацетамол начал действовать, я немного ожил. Я сознавал, что переживаю свой величайший жизненный кризис. Я оказался совершенно неподготовленным и угодил в ловушку. Оба моих адвоката, не сумев меня защитить, смирились с тем, что опеки над сыном мне не видать. «Против нас сама эпоха» – это их объяснение выводило меня из себя. При чем тут эпоха, когда все это – постановка и подлый обман? Вот только доказать это было крайне трудно. А тут еще чувство полного одиночества в бою.

3.

Я вилял среди заполонивших тротуар пешеходов, колясок и самокатов, в который раз прокручивая в голове фильм своей жизни с Альминой. Мы познакомились в конце 2000 года – года, когда я прожил шесть месяцев в Лондоне, где работал над сценарием сериала, который так и не вышел на экраны. Альмина Александер раньше была перспективной студенткой Королевского балета, а потом стала манекенщицей. Она никогда не скрывала своей взбалмошности. В начале нашей связи эта ее черта казалась милой, придавала страстности и остроты моей довольно скучной жизни и разнообразила писательскую рутину. Но потом я понял, что недаром у взбалмошности есть синоним – неуравновешенность. У меня быстро отпало желание связывать жизнь с импульсивной мегерой, однако она отказывалась со мной рвать, и наш брак стал классическим примером «американских горок» – токсичных отношений. Через некоторое время она забеременела, и рождение Тео заставило меня спрятать клыки: для меня было бы невыносимо не видеть сына ежедневно, мне хотелось, чтобы он рос в семье.

Поэтому мы помирились – во всяком случае, я по наивности в это поверил, – хотя Альмина так и не заткнула свой фонтан претензий. Сначала ей было забавно жить с писателем, быть первой читательницей, принимать участие в сборке захватывающего конструктора – создании литературного произведения. Но бесконечно забавляться нельзя. Я охотно признаю, что большую часть времени пребывал в параллельной вселенной, населенной воображаемыми существами, чьи проблемы не отпускали меня ни днем, ни ночью.