Жизнь как роман

Я знал о существовании православного собора Святого Александра Невского, исторического места притяжения русской общины в столице, но никогда здесь не бывал. Снаружи храм выглядел маленькой жемчужиной в византийском стиле: пять башенок с куполами, увенчанными позолоченными крестами, походили на белокаменные ракеты, стремящиеся ввысь для утверждения небесной гармонии.

Собор притягивал меня, как магнит. Что-то – любопытство, надежда, обещание тепла – заставило меня войти внутрь.

Прямо у входа меня встретил сильный запах воска, ладана, дымящейся мирры. Постройка имела в плане греческий крест, каждая оконечность которого тянулась до небольшой апсиды с сужающимся кверху потолком.

Турист в собственном городе, я начал с изучения традиционного для православной церкви убранства: обилие икон, огромный центральный купол, как бы приглашающий воспарить ввысь, неописуемое сочетание суровости и слепящей позолоты. При всем монументальном, хоть и немного пыльном глянце, несмотря на лес свечей с колеблющимися язычками пламени, в храме царил полумрак и было безлюдно, гуляли сквозняки. Это был безопасный корабль-призрак, застывший среди волн всепроникающих смолистых запахов, заставляющих глаза слезиться.

Я подошел к величественному подсвечнику, озарявшему большое полотно в академическом стиле «Явление Христа при море Тивериадском». Полутьма способствовала сосредоточенности. Я не знал толком, зачем сюда пришел, но почему-то чувствовал себя вполне в своей тарелке. И это притом, что вера всегда была мне чужда. Я долго веровал в единственного бога – самого себя. Вернее, сидя годами за компьютерной клавиатурой, я принимал себя самого за бога. Говоря еще точнее, я бросил вызов богу, в которого не верил, строя иной – свой собственный – мир. Мне, правда, потребовалось для этого не шесть дней, а два десятка романов.

О да, я раз за разом мнил себя демиургом. Сталкиваясь с другими, я корчил из себя смиренного, не испорченного успехом романиста. Зато, сочиняя, я давал себе волю. Сколько я себя помню, меня всегда обуревало желание оживлять порождения своего воображения, бунтовать против реальности, показывать ей средний палец, перекраивать ее по своей прихоти.

По сути дела, писать значит именно это: ниспровергать упорядоченность мира. Исправлять своим сочинительством его несовершенства и абсурдность.

По-другому это зовется богоборчеством.

Но этим вечером, в этой церкви, дрожа от лихорадки, блуждая в своем бреду, я ощутил смирение, почувствовал себя под высоким горделивым куполом жалкой кляксой. Еще немного – и я поневоле пал бы ниц. Подобно блудному сыну, вернувшемуся в отчий дом, я был на все готов, лишь бы вымолить прощение. Чтобы вернуть Тео, я решился бы на любую низость, отрекся бы от чего угодно.

У меня так отчаянно закружилась голова, что я прижался спиной к черной мраморной колонне, чтобы не упасть. Все это не могло быть серьезно, это был, конечно, лихорадочный бред, только и всего. В пищевод брызнул едкий желудочный сок. Все мое естество распадалось, мне нечем было дышать, изъеденное горем сердце то принималось отчаянно трепетать, то пропускало удар за ударом. Из меня вытекла вся энергия, тело превратилось в унылую пустошь, в выжженную пустыню, заметаемую в темноте снегом.

Я сделал несколько шагов к выходу, мечтая об одном: упасть где-нибудь на матрас и забыться вечным сном. С момента разлуки с Тео моя жизнь остановилась. Будущее превратилось в беспросветный ледяной тоннель. Собственно, даже матрас был бы лишним, не говоря об одеяле. Я готов был рухнуть где угодно, прямо на землю, и пусть меня подберут – или отшвырнут пинком, как бездомного пса.

Но у самого выхода, словно подчиняясь безмолвной подсказке, я остановился, развернулся и побрел обратно, к деревянной фигуре осененного нимбом Христа. Не сам я, а кто-то неведомый, завладев мною, громко произнес не то клятву, не то дерзкий вызов:

– Если Ты вернешь мне моего сына, то я перестану прикидываться Тобой. Вернешь сына – брошу писать!

Я был совсем один в церковной тишине. От близости похрустывающих свечей и чадящих лампад по моим сосудам снова побежала горячая кровь.

Снаружи шел снег.

В Нью-Йорке семилетний француз умудрился попасть в самолет один, без билета!

«Монд», 16 января 2011 г.

Вечером в пятницу семилетний мальчик, лежавший в больнице в Нью-Йорке, обманул бдительность матери и персонала аэропорта Ньюарка и очутился на борту самолета, летевшего в Париж.

Ромен Озорски никогда не посмел бы использовать такой сюжет в своем романе. Даже самые преданные его читатели сочли бы это невероятным. И тем не менее…