Жизнь как роман

«Они тоже лежат в твоем письменном столе?»

«Нет, они спрятаны в вытяжке над плитой».

Я позаботился о предосторожностях: одолжил у консьержа чемоданчик с инструментами. Десять минут я перебирал отвертки, пока не открутил винты и не снял с колпака кожух, не запустил в трубу руку и не нащупал тетради, о которых говорил отец. Они оказались гораздо внушительнее, чем я думал: крупного формата, в обложках из тисненой кожи, заслуженной немецкой марки Leuchtturm. В моем распоряжении оказалось в общей сложности триста пронумерованных страниц, густо, без полей, исписанных почерком Ромена Озорски, который я узнал бы среди тысяч других.

Новые неизданные рукописи? Вряд ли: языком текстов был английский. У каждой тетради было свое заглавие: «Девочка в лабиринте», «Равновесие Нэша», «Конец чувств». Вопреки очевидному, я не сразу уловил смысл всего этого. Я пробежал глазами первые строчки каждой рукописи, потом стал листать их наугад. Да, почерк был отцовский, но стиль не его, да и жанр тоже. В глубокой задумчивости я сложил тетради и пачку машинописных страниц в рюкзак.

Перед уходом я все снова завинтил. Проходя мимо книжных шкафов, я в последний раз скользнул взглядом по названиям на корешках книг. Тут все и прояснилось. Названия тетрадей соответствовали названиям романов Флоры Конвей! В сильном удивлении я вытащил тетради из рюкзака и долго сличал тексты. Не считая незначительных нюансов, связанных с переводом с английского на французский, они были идентичны.

Я позвонил отцу, чтобы потребовать объяснения, но мне ответил автоответчик. Я дважды перезвонил – все тщетно. Я пребывал в недоумении. Зачем Ромен Озорски прятал оригиналы, написанные его собственной рукой, однако вышедшие в свет под именем Флоры Конвей? Вариантов ответа было совсем немного, более того, лично я мог себе представить только два: либо мой отец был «литературным негром» Флоры Конвей, либо…

Либо Флорой Конвей был он сам.

3.

Я спустился в метро на станции «Монж» и, листая один из романов Конвей, нашел адрес издательства. Сделав на «Площади Италии» пересадку на 6-ю линию, я вышел на «Распай».

Издательство Фантины де Вилат оказалось маленькой двухэтажной постройкой с окнами во двор по адресу улица Кампань-Премьер, дом 13-бис. Именно на этой улице в финале фильма «На последнем дыхании» полиция на глазах у Жана Себера застрелила Бельмондо.

Обстановка здесь была как в сказке: мощеный дворик, увитый плющом фонтанчик, каменная скамеечка, прячущиеся среди папоротников и боярышника скульптуры зверей.

Сам не зная зачем, я толкнул дверь. Внутри издательство походило на мастерскую художника с высоким стеклянным потолком. Молодая особа у входа, моя ровесница, бросила на меня такой взгляд, что мне сразу захотелось обвинить ее в снобизме, высокомерии и презрительности.

– Здравствуйте, я хотел бы увидеть Фантину де Вилат.

– Только по предварительной договоренности.

– Тогда я хотел бы договориться о встрече.

– Тема встречи?

– Один текст, который…

– Рукописи положено присылать по электронной или по обычной почте.

– Она у меня с собой.

– Наше издательство публикует очень мало новых текстов…

– Уверен, этот текст мадам де Вилат заинтересует.

Я открыл рюкзак и вынул толстые отцовские тетради.

– Что ж, отдайте мне, я ей передам.

– Я хочу только показать, а не отдавать.

– Раз так, всего хорошего. Закройте дверь с другой стороны.

Разочарование. Отвращение. Бессилие. Злость. Все это мои внутренние враги. Я должен держать их в узде, чтобы они мной не завладели, но не тушить, давай им тлеть, как угольям, потому что иногда с их помощью ситуация разрешается – бывает, что к лучшему, бывает, что и к худшему. Сама жизнь – непрекращающийся риск…

Я опустил глаза – не в знак смирения, а чтобы как следует разглядеть помещение. Я увидел ноутбук, хаос из бумаг, современную миниатюрную аудиоаппаратуру, билет на метро, пустые пластмассовые контейнеры для еды, телефон с открытым «Инстаграмом», чашку кофе, водруженную на потрепанную книгу Жана Экеноса с желтой наклейкой Gibert Jeune, каменное пресс-папье, смахивающее на статую с острова Пасхи. Схватив этот последний предмет, я подбросил его вверх, к стеклянному потолку.

Одна из заповедей фокусника – как можно дольше приберегать главную неожиданность. Моя зрительница никак не ждала от меня подобной выходки.

Одна из стеклянных панелей разлетелась вдребезги с адским треском, заставив девушку-сноба истерически взвизгнуть. От ее высокомерия не осталось следа, теперь она была объята животным ужасом. Несколько секунд царило молчание, потом его нарушили несколько человек, прибежавшие на шум.

Среди них была сама Фантина де Вилат. В метро я нашел в интернете ее фотографию, но даже без фотографии узнать ее не составило бы труда. Она была старше, чем в романе моего отца, но обладала тем же силуэтом и той неподражаемой аурой, которая сначала пленяла, а потом выводила из себя вымышленную Флору Конвей.