Жизнь Клима Самгина (Часть 3)

- С барсуком в норе часто лиса живет. Сказало укоризненно и скрылось, а заика пугливо съежился.

Поезд стоял утомительно долго; с вокзала пришли рябой и жена его, - у нее срезали часы; она раздраженно фыркала, выковыривая пальцем скупые слезы из покрасневших глаз.

- Часики были старенькие, цена им не велика, да - бабушка это подарила мне, когда я еще невестой была.

Затем оказалось, что в другом конце вагона пропал чемодан и кларнет в футляре; тогда за спиною Самгина, торжествуя, загудел бас:

- Поверьте слову: говорун этот - обыкновенный вор, и тут у него были помощники; он зубы нам заговаривал, а те - работали.

- Приемчик известный, - весело согласился рябой и этим привел басовитого человека в ярость.

- Сами судите: почему человек этот, ни с того ни с сего, выворачивался наизнанку?

- Да ведь вы, батюшка, тоже говорили!

- Я - лицо духовное!

В отделение, где сидел Самгин, тяжело втиснулся большой человек с тяжелым, черным чемоданом в одной руке, связкой книг в другой и двумя связками на груди, в ремнях, перекинутых за шею. Покрякивая, он взвалил чемодан на сетку, положил туда же и две связки, а третья рассыпалась, и две книги в переплетах упали на колени маленького заики.

- О-осторожней! - крикнул он, стряхнув книги на пол, прижимаясь в угол.

Новый пассажир, высоко подняв седые кустистые брови, посмотрел несколько секунд на заику и спросил странно звонким голосом, подчеркивая о:

- Почему же на пол бросаете? Ну-ко, поднимите!

- Я в-вам не слуга...

- Это - неверно: человек человеку всегда слуга, так или иначе. Поднимите-ко!

Заика еще плотней вжался в угол, но владелец книг положил руку на плечо его, сказав третий раз, очень спокойно:

- Поднимите.

В соседних отделениях все встали, молча глядя через спинки диванов, ожидая скандала.

- Повинуюсь насилию, - сказал заика, побледнев, мигая, наклонился и, подняв книги, бросил их на диван.

- То-то, - удовлетворенно сказал седобровый, усаживаясь рядом с ним. Разве можно книги ногами попирать? Тем более, что это - "Система логики" Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого года. Не читали, поди-ко, а попираете!

У него было круглое лицо в седой, коротко подстриженной щетине, на верхней губе щетина - длиннее, чем на подбородке и щеках, губы толстые и такие же толстые уши, оттопыренные теплым картузом. Под густыми бровями мутновато-серые глаза. Он внимательно заглянул в лицо Самгина, осмотрел рябого, его жену, вынул из кармана толстого пальто сверток бумаги, развернул, ощупал, нахмурясь, пальцами бутерброд и сказал:

- Дурак! Я просил - с ветчиной, а он с колбасой дал!

Толстыми пальцами смял хлеб вместе с бумагой и бросил комок в сетку.

Люди всё еще молчали, разглядывая его. Первый устал ждать рябой.

- Торгуете книгами?

- Покупаю.

- Для чтения?

- Крышу крыть.

Рябой, покраснев, усмехнулся.

- Однако и книгами торгуют!

- Разве?

- До чего огрубел народ, - вздохнув, сказала женщина. - Раньше-то как любезно говорили...

Не глядя на нее, книжник достал из-за пазухи деревянную коробку и стал свертывать папироску. Скучающие люди рассматривали его всё более недоброжелательно, а рябой задорно сказал:

- Махорку здесь курить нельзя!

- Кто запретил? - осведомился книжник. - Нежных Табаков не курю, а дым - есть дым! Махорочный - здоровее, никотину меньше в нем... Так-то.

- Вы однако не доктор, - приставал рябой. Жена дала ему конфету, сказав:

- Брось, не спорь! На, соси скорей!

По нахмуренным лицам людей - Самгин уверенно ждал скандала. Маленький заика ядовито усмехался, щурил глазки и, явно готовясь вступить в словесный бой, шевелил губами. Книжник, затенив лицо свое зеленоватым дымом, ответил рябому:

- Верно, я не доктор для людей, я - для скотов, ветеринар я.

- Оно и видно, что для скотов, - прозвучал бас над головой Самгина, и стало очень тихо, а через несколько секунд ветеринар сказал, шумно вздохнув:

- Огненной метлой подмели мужики уезд... Он сказал это так звучно и уверенно, как будто вполне твердо знал, что все эти люди ждут от него именно повести о мужиках.

- От усадьбы Соймоновых остались головни, да пепел, да разрушенные печи, а - превосходная была усадьба и хозяйство весьма культурное.

Говорил он беззлобно, задумчиво, и звонкий голос его водворял тишину.

- Но культура эта, недоступная мужику, только озлобляла его, конечно, хотя мужик тут - хороший, умный мужик, я его насквозь знаю, восемь лет работал здесь. Мужик, он - таков: чем умнее, тем злее! Это - правило жизни его.

- Порют мало, - негромко напомнил кто-то.

- Пороть надобно не его, а - вас, гражданин, - спокойно ответил ветеринар, не взглянув на того, кто сказал, да и ни на кого не глядя. Вообще доведено крестьянство до такого ожесточения, что не удивительно будет, если возникнет у нас крестьянская война, как было в Германии.

- Нет, уже это, что же уж! - быстро и пронзительно закричал рябой. Помилуйте, - зачем же дразнить людей - и беспокоить? И - все неверно, потому что - не может быть этого! Для войны требуются ружья-с, а в деревне ружей - нет-с!