Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

На дороге снова встал звонарь, тяжелыми взмахами руки он крестил воздух вслед экипажам; люди обходили его, как столб. Краснорожий человек в сером пиджаке наклонился, поднял фуражку и подал ее звонарю. Тогда звонарь, ударив ею по колену, широкими шагами пошел по средине мостовой.

Глаза Клима, жадно поглотив царя, все еще видели его голубовато-серую фигуру и на красивеньком лице – виноватую улыбку. Самгин чувствовал, что эта улыбка лишила его надежды и опечалила до слез. Слезы явились у него раньше, но это были слезы радости, которая охватила и подняла над землею всех людей. А теперь вслед царю и затихавшему вдали крику Клим плакал слезами печали и обиды.

Невозможно было помириться с тем, что царь похож на Диомидова, недопустима была виноватая улыбка на лице владыки стомиллионного народа. И непонятно было, чем мог этот молодой, красивенький и мягкий человек вызвать столь потрясающий рев?

Безвольно и удрученно Самгин двигался в толпе людей, почему-то вдруг шумно повеселевших, слышал их оживленные голоса:

– Встарину – на колени встали бы...

– Эй, наши, айда пиво пить!

За спиною Клима кто-то звонко восхищался:

– Ну, до чего же просто бьют!

– Кого?

– Всякого.

Солидный голос внушительно сказал:

– Критиков и надобно бить.

– Роман – сколько дал за сапоги? О царе не говорили, только одну фразу поймал Самгин:

– Трудно ему будет с нами.

Это сказал коренастый парень, должно быть, красильщик материй, руки его были окрашены густосиней краской. Шел он, ведя под руку аккуратненького старичка, дерзко расталкивая людей, и кричал на них:

– Шагай!

Но и этот, может быть, не о царе говорил.

«А что, если все эти люди тоже чувствуют себя обманутыми и лишь искусно скрывают это?» – подумал Клим.

Остроглазый человек заглянул в лицо его и недоверчиво спросил:

– Чего же вы плачете, молодой барин? Какая же у вас причина сегодня плакать?

Самгин сконфуженно вытер глаза, ускорил шаг и свернул в одну из улиц Кунавина, сплошь занятую публичными домами. Почти в каждом окне, чередуясь с трехцветными полосами флагов, торчали полуодетые женщины, показывая голые плечи, груди, цинически перекликаясь из окна в окно. И, кроме флагов, все в улице было так обычно, как будто ничего не случилось, а царь и восторг народа – сон.

«Нет, Диомидов ошибся, – думал Клим, наняв извозчика на выставку. – Этот царь едва ли решится крикнуть, как горбатенькая девочка».

У входа на выставку его встретил Иноков.

– Можно пройти, – торопливо сказал он. – Жаль, опоздали вы.

Иноков постригся, побрил щеки и, заменив разлетайку дешевеньким костюмом мышиного цвета, стал незаметен, как всякий приличный человек. Только веснушки на лице выступили еще более резко, а в остальном он почти ничем не отличался от всех других, несколько однообразно приличных людей. Их было не много, на выставке они очень интересовались архитектурой построек, посматривали на крыши, заглядывали в окна, за углы павильонов и любезно улыбались друг другу.

– Охранники? – шопотом спросил Клим.

– Вероятно, не все, – сердито и неуместно громко ответил Иноков; он шел, держа шляпу в руке, нахмурясь, глядя в землю.

– Тут уже разыграли водевиль, – говорил он. – При входе в царский павильон государя встретили гридни, знаете – эдакие русские лепообразные отроки в белых кафтанах с серебром, в белых, высоких шапках, с секирами в руках; говорят, – это древний литератор Дмитрий Григорович придумал их. Стояли они в два ряда, царь спрашивает одного: «Ваша фамилия?» – «Набгольц». Он – другого: – «Элухен». Он – третьего: – «Дитмар». Четвертый оказался Шульце. Царь усмехнулся, прошел мимо нескольких молча; видит, – некая курносая рожа уставилась на него с обожанием, улыбнулся роже:

«А ваша фамилия?» А рожа ему как рявкнет басом:

«Антор!» Это рожа так сокращенно счета трактирные подписывала, а настоящие имя и фамилия ее Андрей Торсуев.

Иноков рассказал это вполголоса, неохотно и задумчиво.

– Это – правда? – недоверчиво спросил Самгин.

– Ну, конечно. Уж если глупо, значит – правда. Клим замолчал, вспомнив пожарного и танцора, которых он принял за рабочих.

Приличные люди вдруг остолбенели, сняв шляпы. Из павильона химической промышленности вышел царь в сопровождении трех министров: Воронцова-Дашкова, Ванновского и Витте. Царь шел медленно, играя перчаткой, и слушал, что говорил ему министр двора, легонько дергая его за рукав и указывая на павильон виноделия, невысокий холм, обложенный дерном. Издали и на земле царь показался Климу еще меньше, чем он был в экипаже. Ему, видимо, не хотелось спуститься в павильон Воронцова, он, отвернув лицо в сторону и улыбаясь смущенно, говорил что-то военному министру, одетому в штатское и с палочкой в руке.