Жизнь Клима Самгина (Сорок лет). Повесть. Часть первая

Он садился в угол, к стене, на ручку дивана и, осторожно улыбаясь, смешил девочек рассказами об учителях и гимназистах. Иногда Клим возражал ему:

– Это было не так!

– Ну, пусть не так! – равнодушно соглашался Дмитрий, и Климу казалось, что, когда брат рассказывает даже именно так, как было, он все равно не верит в то, что говорит. Он знал множество глупых и смешных анекдотов, но рассказывал не смеясь, а как бы даже конфузясь. Вообще в нем явилась непонятная Климу озабоченность, и людей на улицах он рассматривал таким испытующим взглядом, как будто считал необходимым понять каждого из шестидесяти тысяч жителей города.

Была у Дмитрия толстая тетрадь в черной клеенчатой обложке, он записывал в нее или наклеивал вырезанные из газет забавные ненужности, остроты, коротенькие стишки и читал девочкам, тоже как-то недоверчиво, нерешительно:

– «На одоевском городском кладбище обращает на себя внимание следующая эпитафия на памятнике «купчихе Поликарповой»:

Случилась ее кончина без супруга и без сына.Там, в Крапивне, гремел бал;Никто этого не знал.

Телеграмму о смерти получилиИ со свадьбы укатили.Здесь лежит супруга-матьОльга, что бы ей сказатьДля души полезное?Царство ей небесное».

– Как это глупо! – возмущалась Лидия.

– Зато – смешно, – кричала Люба. – Ничего нет лучше смешного...

По широкому лицу сестры ее медленно расплывалась ленивая улыбка.

Иногда приходила Вера Петровна, скучновато спрашивала:

– Играете?

Соскочив с дивана, Лидия подчеркнуто вежливо приседала пред нею, Сомовы шумно ласкались, Дмитрий смущенно молчал и неумело пытался спрятать свою тетрадь, но Вера Петровна спрашивала:

– Записал что-нибудь новое? Прочитай. Дмитрий читал, закрыв лицо тетрадью:

У синего моря урядник стоит,А синее море шумит и шумит,И злоба урядника гложет,

Что шума унять он не может.

– Это – зачеркни, – приказывала мать и величественно шла из одной комнаты в другую, что-то подсчитывая, измеряя. Клим видел, что Лида Варавка провожает ее неприязненным взглядом, покусывая губы. Несколько раз ему уже хотелось спросить девочку:

«За что ты не любишь мою маму?»

Но он не решался; после того, как уехал Туробоев, Лида снова ласково подошла к нему.

Однажды Клим пришел домой с урока у Томилина, когда уже кончили пить вечерний чай, в столовой было темно и во всем доме так необычно тихо, что мальчик, раздевшись, остановился в прихожей, скудно освещенной маленькой стенной лампой, и стал пугливо прислушиваться к этой подозрительной тишине.

– Оставь, кажется, кто-то пришел, – услышал он сухой шопот матери; чьи-то ноги тяжело шаркнули по полу, брякнула знакомым звуком медная дверца кафельной печки, и снова установилась тишина, подстрекая вслушаться в нее. Шопот матери удивил Клима, она никому не говорила ты, кроме отца, а отец вчера уехал на лесопильный завод. Мальчик осторожно подвинулся к дверям столовой, навстречу ему вздохнули тихие, усталые слова:

– Боже, какой ты ненасытный... нетерпеливый... Клим заглянул в дверь: пред квадратной пастью печки, полной алых углей, в низеньком, любимом кресле матери, развалился Варавка, обняв мать за талию, а она сидела на коленях у него, покачиваясь взад и вперед, точно маленькая. В бородатом лице Варавки, освещенном отблеском углей, было что-то страшное, маленькие глазки его тоже сверкали, точно угли, а с головы матери на спину ее красиво стекали золотыми ручьями лунные волосы.

– О, ты, – тихо вздохнула она.

В этих позах было что-то смутившее Клима, он отшатнулся, наступил на свою галошу, галоша подпрыгнула и шлепнулась.

– Кто там? – сердито крикнула мать и невероятно быстро очутилась в дверях. – Ты? Ты прошел через кухню? Почему так поздно? Замерз? Хочешь чаю...

Она говорила быстро, ласково, зачем-то шаркала ногами и скрипела створкой двери, открывая и закрывая ее; затем, взяв Клима за плечо, с излишней силой втолкнула его в столовую, зажгла свечу. Клим оглянулся, в столовой никого не было, в дверях соседней комнаты плотно сгустилась тьма.

– Что ты смотришь? – спросила мать, заглянув в лицо его.

Клим нерешительно ответил:

– Мне показалось, тут кто-то был... Мать, удивленно подняв брови, тоже осмотрела комнату.

– Ну, кто ж мог быть? Отца – нет. Лидия с Митей и Сомовыми на катке, Тимофей Степанович у себя – слышишь?

Да, наверху тяжело топали. Мать села к столу пред самоваром, пощупала пальцами бока его, налила чаю в чашку и, поправляя пышные волосы свои, продолжала:

– Я тут сидела перед печкой, задумалась. Ты только сию минуту пришел?