Жизнь. Книга 2. Перед бурей

– А, здравствуйте, Полина! – обернулась к ней Мила. – Хорошо, что вы пришли. Вы мне очень нужны. Садитесь, пожалуйста. Как только закончу с причёской, я буду с вами.

– Могу я спросить, для какого же случая желаете вы иметь это платье? – заговорила тихо Полина, предварительно пробормотав несколько слов, выражавших её удивление перед замечательным вкусом заказчицы: лесть была неотъемлемой частью её разговора с дамами. – Это платье – вечернее…

– О, для замечательно-торжественного случая! – воскликнула Мила.

– Я могла бы предложить изменить немного отделку, но не осмеливаюсь: куда же мне! Природа наделила вас, Людмила Петровна, богатым вкусом. Что касается элегантности, мой глаз не стоит вашего. Но вот эти три промежуточные складочки… к месту ли они? Знай я точно, для какой именно цели это платье…

– Так я скажу вам! – воскликнула Мила, снова в восторге при мысли о своём счастье. – Скажу, но обещайте мне, Полина, на некоторое время держать в секрете, всего на несколько дней!

– Верьте мне, – отвечала портниха смиренно и, вместе с тем, с глубоким достоинством. – Хотя я и всего-то-навсего рабочая женщина и уже давно не осмеливаюсь себя сравнивать с кем-либо в чём-либо, секреты хранить я умею!

– Так слушайте! – И Мила всплеснула руками: – Я – невеста! Мне нужно платье для вечера, когда о помолвке будет объявлено.

Портниха сделала быстрое движение назад, словно кто ударил её в грудь кинжалом. На миг в комнате воцарилась странная и немного чем-то даже страшная тишина. Затем Полина заговорила – и её голос звучал так, словно что-то стало комком поперёк её горла. В преувеличенно льстивых выражениях она восхищалась счастливым известием и поздравляла Милу. И чем больше она восхищалась, тем сильнее падало возбуждение Милы, и она снова пожалела, как и в разговоре с Глашей, что поделилась новостью. Наконец, навосторгавшись, Полина сделала паузу и, отдохнувши, спросила:

– Могу ли узнать, кто же счастливый избранник?

– Поручик Георгий Александрович Мальцев!

Полина снова отпрянула к спинке стула, будто её ещё раз ударили кинжалом в грудь наотмашь. Она даже на миг закрыла глаза, но тут же заговорила:

– Понимаю… Что ж, лучшей на свете нет пары… Предмет зависти всех неженатых и не вышедших ещё замуж. Не зная лично поручика Мальцева – куда ж мне! – я не раз любовалась им издали и смело вам, Людмила Петровна, повторяю: лучшего в мире нет жениха. Обещаю, наше платье к обручению будет высоким предметом искусства, вышедшим из рук глубоко вам преданной женщины. А складочки эти мы уберём!

Она развернула выкройку.

– Начнём немедленно. Схожу только в швейную комнату за ножницами и бумагой. Модель из бумаги будет готова к вечеру. И ваша мамаша, возвращаясь, поможет нам обсудить вопрос с материалом.

И она ушла, бормоча:

– Ну и любопытно же всё на свете… Как, однако же, всё любопытно.

Очевидно, у парадного входа был звонок, так как и наверху было слышно, как вихрем, с восклицаниями, промчалась Глаша. Смелая в отсутствие господ, она, не сдерживая голоса, кричала:

– Я отворю!

Через минуту, красная, задыхаясь, она появилась в комнате Милы с букетом в руках.

– Прислано от их благородия!.. От них! – И, взвизгнув восторженно, подала букет Миле. – Господи благослови! Уже начинают посылать подарки! Ну прямо ангельского чина человек!

Мила взяла букет, не слыша слов Глаши. Цветы! Ландыши! Именно ландыши она любила. Но как он мог знать? Она всё всматривалась и всматривалась в них, прижимая букет к груди. А они, под её взглядом, казалось, меняли свой образ. Увы! это были не те ландыши, что она так любила, не те, что вольно, радостно расцветали в свой день у лесов на полянах. Это были искусственно выгнанные из почвы цветы оранжереи. И в них была своя, но иная уже прелесть: не белые, скорее зеленоватые, они походили не на живой цветок, из первых детей весны, они напоминали собою тонко выполненную копию их.

Букет был заключён в круг зелёных листьев, но они ничего не знали о солнце и были так же безжизненно хрупки.

«Он не любит меня! – вдруг подумала Мила. – Что-то в этих цветах мне говорит: он не любит меня».

– Позвольте и мне – хотя издали – полюбоваться букетом, – зашелестел шёпот, и, обернувшись, Мила увидела Полину с большими ножницами в руках. Она держала их высоко в руке, как знамя.

Мила протянула ей букет.

– О, я не прикоснусь… не смею… я издали, куда ж мне! – Но её взгляд быстрой ящерицей скользнул по букету и по лицу Милы.

– Самый к о р р е к т н ы й букет! – произнесла она отчётливо и громко. – Ф о р м а л ь н о рекомендуется на многие случаи в жизни людей высшего общества. И не только для обручений, – уже зашептала она, – но и для именин молодых девушек, для выздоравливающих, при окончании института, для первого бала, серебряной свадьбы… для похорон…

«Для похорон» – сказала она это, или это только послышалось Миле? Мила отпрянула с букетом, а Полина – громче, как ни в чём не бывало – продолжала:

– Всё равно что и незабудки, тоже совершенно бесстрастные, чистые, я бы сказала, возвышенные, бестелесные цветы, как и маргаритки, тоже детский цветочек!