Жизнь Кольцова

Когда Кольцов увидел Белинского, его поразила та перемена, какая произошла с ним после переезда в Петербург. Белинский похудел, побледнел, много кашлял. Он показался Кольцову усталым и измученным. Однако перемена была не только во внешности. Его мнения, всегда резкие и непримиримые, стали еще резче и непримиримее. Тот Разум с большой буквы, которым прежде он оправдывал гнусную действительность, очевидно, уже не был догмой, и суждения Мишеля Бакунина, которые так поразили в прошлый приезд Кольцова, уже не представлялись Белинскому откровением.

Управившись с делами в Сенате, Кольцов в середине декабря поехал в Москву, где тоже были хлопоты по старой земельной тяжбе. Деньги, вырученные им осенью за быков, таяли, – в Питере жизнь была дорога́, – и когда Кольцов приехал в Москву, у него оставалось всего полтораста рублей.

Новый год он встречал в шумной и веселой компании у Боткина. Было много народу, произносились пламенные речи, звенели бокалы. Васенька Боткин, как говорил Щепкин, тряхнул мошной: стол был заставлен дорогими винами и диковинными закусками.

В разгар веселья Клюшников предложил Алексею поехать в маскарад, и тот с радостью согласился.

Пестрота и веселый шум маскарада его ошеломили. Какая-то маска в сером домино подхватила Кольцова и увлекла за собой. Это была стройная и, как ему показалось, красивая женщина. В ее фигуре и голосе почудилось что-то знакомое. Пора было уезжать, и Клюшников звал Кольцова одеваться. Таинственная незнакомка приоткрыла маску…

– Варенька! – обрадованный, изумленный, он протянул руки.

Но ее уже не было: пестрая толпа масок разделила их, и он уехал с маскарада, так и не узнав, как попала сюда Варвара Григорьевна.

Между тем решение дела в земельном департаменте затянулось. Кольцов прожил все деньги и написал отцу письмо с просьбой выслать хотя бы на дорогу. Василий Петрович грубо ответил, что раз он промотал вырученные деньги, то пусть и делает, что хочет, а денег на дорогу он и не подумает высылать.

Алексей занял деньги у Боткина и в начале марта с тяжелым сердцем поехал в Воронеж.

2

Рваные тяжелые облака непогожего мартовского утра мчались над темными деревьями. Скучный великопостный звон висел над сонным и неуютным городом. Крестясь и чертыхаясь, шлепали по мутным, рябым от ветра лужам воронежские обыватели.

Увязая в мокром грязном снегу, во двор кольцовского дома въехала ямская тройка. Из-под рогожного верха кибитки вылез усталый, хмурый Кольцов и, захватив небольшой мешок, пошел к крыльцу.

– С приездом! – сдернув шапку, подскочил работник.

Кольцов кивнул головой.

– Все ли подобру-поздорову?

– Благодарение богу, оченно вас заждались…

Никого не встретив в сенях, Кольцов прошел в столовую горницу. За столом сидел отец и сосредоточенно листал потрепанную и замусоленную записную книжицу.

– А-а! – поглядел поверх очков. – Алексей Васильичу! А мы уж вас ждали, ждали да все жданки поели, ждамши-то…

– Здравствуйте, батенька! – снимая шапку и кладя на пол мешок, поклонился Алексей.

– Это что ж, – ехидно прищурился старик, указывая на мешок, – в мешке-то выручку, что ль, привез? Скажи, пожалуйста! Шутка сказать: две сотни быков, одни хвосты на воз не покладешь, а перевернул в капитал и – на-кось! – все быки в мешке!

– Батенька… – начал было Кольцов.

– Ну чего – батенька? – оборвал отец. – Чего? Профинтил денежки-то? В трактире, стало быть, продымил с питерскими сударушками!

– Зачем вы так говорите? – вспыхнул Кольцов. – Ведь вы знаете, в гуртах падеж случился, знаете, что негодных быков навязали мне, – вы все знаете… Зачем же еще тираните? А что я долго в Москве да в Питере пробыл, так вам тоже известно: по вашим же делам. Все ноги обтопал и дела обернул в вашу пользу. Вот, нате!

Он достал из кармана сверток с бумагами и положил на стол перед отцом. Василий Петрович смахнул бумаги на пол.

– Что дела! – закричал визгливо, пиная ногой сверток. – Плевал я на дела! Деньги подай! Где, сукин сын, деньги?

– А что их, денег-то ваших было? – резко сказал Кольцов, подходя вплотную к отцу. – От ста двадцати шести быков одни кожи в Москву привезли, на остатних на живодерню за ради Христа уговорил за бесценок… Вот и вышло ваших денег семьсот рублев. Так мне-то пить-есть надо ай нет?

– Да ты что, очумел? – попятился Василий Петрович. – Ты что, идол, на отца этак-то?

– Нет! – крикнул Кольцов. – Я нисколько не очумел, а вот вам, батенька, стыдно на родном сыне спекуляторствовать!

– Да как ты смеешь! – замахнулся Василий Петрович.

– Бейте! – хрипло сказал Кольцов. – Бейте, а я вам всю правду выложу… Это с чего вы меня в царского холуя перевернули? Вы старый человек, батенька, вам грех… Все зубы скалят, один я ни сном, ни духом! Встречаю в Москве нашего Капканщикова Карпа Петрова, а он мне: – «Ну что, брат, каково твой песельник царский?» – «Какой такой песельник?» – «Да как же, батька твой намедни хвастал: государь император тебя быдто в Питер позвал, песельник быдто ему сочинять!»

– Ну, и что за беда? – отступая, буркнул старик. – Экося! Ну и прибавил… Ну и что?