Жизнь, которая не стала моей

В комнате загремел Филадельфийский оркестр, исполняющий увертюру «1812 год» Чайковского. Я включила такую громкость, что Эндрю и его коллеги могли слышать каждый звук с другого конца коридора, но меня это не беспокоило. Главное – звуковые волны настолько сильны, что пол завибрировал у Риэйджи под ногами. Нужно, чтобы она почувствовала ритм, поняла, что воспринимать музыку можно не только ухом, – вот чего я добиваюсь. Я стою у нее за спиной и улыбаюсь, видя, как все ее тело поневоле вторит мелодии. Как она вздрагивает от каждого крещендо, как ее грудь вздымается точно в такт.

Я ждала – между музыкальными отрывками я умышленно оставила паузы, – и, как я и надеялась, Риэйджа обернулась ко мне.

«Музыка? – спросила она на языке жестов. – Где?»

Я не отвечала, лишь улыбалась, ожидая, пока за меня ответит айфон. Через мгновение заиграла группа OutKast – The Way You Move, «Как ты движешься»; паркет завибрировал от басов. Риэйджа снова глянула на меня, почти испуганно, и заметила, что я губами повторяю слова этой песни. Она сморгнула и медленно стала поворачиваться на стуле, пока не оказалась со мной лицом к лицу. Теперь она пристально следила за мной.

Когда песня закончилась, включилась следующая, – My Generation группы The Who, – но Риэйджа подняла руку и встала. Я нажала на паузу. Она быстро что-то спросила меня на языке жестов, я успела уловить слова что и петь.

– Мне нравится, как ты движешься, – сказала я.

Она повторила эту строку на языке жестов, и я кивнула. Затем повторила, медленно и внятно:

– Мне нравится, как ты движешься.

Глядя мне в глаза, она снова повторила фразу на языке жестов. Я кивнула и повторила эту же фразу вслух, но на этот раз – ритмично, сильно топая, чтобы девочка уловила ритм.

Закончив строку, я продолжала отбивать ритм ногой, надеясь, что Риэйджа присоединится. Она поглядывала на меня неуверенно, и тут меня осенило: я снова поставила начало трека OutKast и продолжала отбивать ритм, который девочка не могла не слышать. Когда зазвучал рефрен, я стала подпевать. На третьем рефрене Риэйджа все-таки присоединилась ко мне.

Голосок у нее был приятный, с легкой хрипотцой, и хотя в ноты она не попадала совершенно, но ритм держала. Сперва она следила за моими губами и за движением ноги, отбивающей такт, но потом, к моему удивлению, закрыла глаза и так, с закрытыми глазами, ждала следующего рефрена. На этот раз она даже не глянула на меня, а плюхнулась на пол, обеими ладонями уперлась в него и стала подпевать – точно, идеально в такт.

Когда песня закончилась, я нажала на паузу и подождала, пока девочка откроет глаза.

– Ты пела, – сказала я ей.

Она посмотрела на меня и расцвела улыбкой.

– Я пела, – выговорила она совершенно отчетливо. Упускать момент было нельзя.

– У тебя есть любимая песня? – спросила я.

Она кивнула и, к моему удивлению, назвала You’re Beautiful, которую Джеймс Блант исполнял под гитару лет десять тому назад. Я пошарила в ай-фоне и отыскала ее.

– Слова знаешь? – спросила я.

– Да, – ответила она вслух. – Мне нравится эта песня.

– Что тебе в ней нравится?

Она подумала:

– В ней говорится, что бывает так, что ты человека не замечаешь, а он все-таки думает о тебе. Может быть, кто-то даже любит тебя, а ты об этом не знаешь.

Я кивнула.

– Как ты думаешь, о тебе тоже кто-то думает, даже если сейчас ты этого человека не видишь и не знаешь?

Она пожала плечами.

– Кто это может быть? – уточнила я.

– Может, кто-то – ну, типа, та, кто была моей мамой, вроде того.

У меня перехватило горло.

– Хочешь послушать ритм этой песни?

Она кивнула.

– Только на этот раз подпевай вместе со мной, или я выключу, – предупредила я.

Нажала кнопку. Мы смотрели друг на друга, прислушиваясь к первым гитарным переборам, заполнившим комнату. А потом раздался обаятельный хриплый голос Бланта, и я едва сдержала гордую улыбку, когда Риэйджа запела во весь голос: «У меня замечательная жизнь». И вновь она точно попадала в ритм, хотя и перевирала мелодию.

Следующие три минуты голос Джеймса Бланта эхом отражался от стен, и мы обе пели вместе с ним. В отличие от Риэйджи я не помнила всю песню наизусть, но знала достаточно, чтобы подхватывать. Затихли последние ноты, и девочка обернулась ко мне.

– Конец довольно грустный, – сказала она.

– Это конец его истории, – возразила я. – Но не твоей.

Она молча пожала плечами.

– Значит, музыку ты любишь, – зашла я с другой стороны.

– Смотря какую, – ответила Риэйджа. Приподняв волосы над правым ухом, она показала мне наушник внутреннего протеза. – Подарок от Святой Анны, – пояснила она. – Благодаря им я разбираю слова песен, это клево.

– С наушниками лучше? – переспросила я.

Она подумала.

– Иногда хочется побыть в тишине, – сказала она наконец. – Но музыку я тоже люблю, это да.

Вдруг взгляд ее посуровел, и она сделала какой-то знак – я его не разобрала и попросила на языке жестов: «Пожалуйста, повтори, я не поняла».

Лицо девочки омрачилось, и, так же быстро, как она раскрылась навстречу музыке, она вдруг снова ушла в себя.