Жизнь, которая не стала моей

– Неправда. Очень симпатичный рисунок.

Она скорчила рожу:

– Не врите. Мне и браться за это не стоило. Белла нарисовала мой портрет, вот и я захотела нарисовать ее. Но ничего не выходит. У нее гораздо лучше получается.

– Главное – желание, – напомнила я.

– Любимая поговорка бездарей.

Не дождавшись ответа, она подняла глаза и пробормотала:

– Извините, обидеть не хотела.

Пожав плечами, я начала распаковывать сумку с инструментами. Я надеялась, что сегодня тоже удастся усадить Элли за синтезатор: когда ее пальцы касались клавиш, девочку отпускало, она становилась другой – более открытой, легкой.

– Так кто такая Белла? – спросила я, положив на пол ксилофон и нашаривая в сумке вторую палочку.

– Моя подруга, – ответила она. – Лучшая подруга. Не буду я играть на дурацком ксилофоне. Я не маленький ребенок.

– И не надо. А на чем будешь?

– С чего вы взяли, что я вообще хочу играть?

– Не хочешь? Отлично, – как можно беззаботнее сказала я. – Тогда я поиграю на твоем синтезаторе, пока ты рисуешь.

Я знала, что спровоцирую сильную реакцию, и не удивилась, когда девочка с воплем «Нет!» спрыгнула с кровати. Она только что не оттолкнула меня, прорываясь к синтезатору. На миг замерла, раздумывая, и вдруг загремели полные драматизма вступительные аккорды Пятой сонаты Бетховена – я аж подскочила. Элли, ухмыльнувшись, продолжала играть. Я восхищенно слушала.

– Бетховена многие не понимали, – заметила она, остановившись на полпути. – Как и меня.

– Да? – невинно переспросила я. Такое направление разговора меня очень устраивало.

– Многие думали, он жадный, у него дурной характер, – уверенно пояснила она. – А на самом деле он был гений. Думал только о музыке. И не обращал внимания на людишек, пусть себе потешаются.

– И над тобой потешаются? – осторожно спросила я.

Этот вопрос она пропустила мимо ушей.

– Он жил в Вене. Знаете? В Австрии. И когда он оглох, всякие, что притворялись его друзьями, стали о нем сплетничать. Думали, раз он не слышит, то и не догадывается. А он знал. Он всегда все знал.

– Люди сплетничают за твоей спиной, потому что думают, что ты не узнаешь? – осторожно спросила я.

Она нахмурилась.

– Это теперь не важно, потому что Белла переходит в мою школу. Она тоже глухая. Теперь, если кто будет смеяться над имплантами и обзывать нас роботами, мы вместе сделаем вид, будто нам до них и дела нет.

Бедная девочка! Но как же хорошо, что у нее есть такая подруга.

– Похоже, она симпатичная, – сказала я. – У нее тоже импланты?

– Да. – Левой рукой Элли сыграла короткую, странную мелодию – вроде знакомую, но я не могла ее точно назвать. – Она и на пианино играет, причем лучше меня. Мы как бы близнецы.

– Здорово иметь такого друга, – улыбнулась я.

Сыграв еще один куплет неуловимо знакомой песни, она сказала:

– Сегодня в школе Тони Белути, этот придурок, обозвал меня жертвой аборта: мол, отца я не знаю, мать от наркотиков лечилась. Белла выждала, пока учительница отвернется, и запустила ему жеваной бумагой прямо в глаз.

– Отличная подруга.

– Самая лучшая, – улыбнулась Элли.

– Кстати, о маме, – все так же осторожно заговорила я. – Как у нее дела?

– Не надо об этом, – отрезала Элли, скрестив руки на груди.

– Хорошо. Тогда поиграем еще?

– Можно, – откликнулась она с облегчением.

– Не научишь меня той мелодии, которую ты сейчас играла? – попросила я. – Мне понравилось.

Она кивнула:

– Это Белла сочинила.

В следующие полчаса мы не обменялись ни словом, за нас говорили музыкальные инструменты. Элли играла на синтезаторе, я вторила ей на гитаре, пока мы не сыгрались. У нас получился замечательный дуэт. Так прошел час занятия, и я поднялась.

– Отлично провели время, – сказала я. – Увидимся через неделю, идет?

Она кивнула, и я пошла было к двери, но она окликнула меня:

– Кейт?

Дождалась, чтобы я обернулась, и сказала знаками: «Спасибо. – Рука двигалась от губ, словно посылая воздушный поцелуй. – Вы очень хорошая».

– И ты, – ответила я вслух. И добавила, уже в дверях: – Никогда не забуду я времени, проведенного с тобою. Не лишай меня твоей дружбы и будь уверена в моем постоянстве.

– Чего-чего?

– Так говорил Бетховен.

* * *

Разговор за ужином в тот вечер не клеился. От Дэна шли ощутимые волны смущения, но он, как мог, поддерживал ничего не значащую вежливую беседу. Паузы между репликами затягивались.

Я подумала, не рассказать ли про занятие с Элли, просто чтобы подкинуть новую тему, – но он бы не понял, так что я предпочла промолчать. После сегодняшней ее откровенности меня переполняла радость: кажется, я и правда могу кое-что сделать для этих детей. Но рассказать про это Дэну означало потерять часть своей радости. Даже часть себя. Я и так уже много частей себя пораздавала.

Крутя кольцо на пальце, я ждала, пока Дэн доест, и тут меня снова накрыло стыдом: не следовало мне говорить ему «да», не следовало принимать это кольцо. Во мне давно уже росли неприятные предчувствия, но я их привычно глушила: времени у меня еще сколько угодно и можно не спешить с решением.