Жизнь мальчишки. Том 1

— Аминь! Аудитория была готова к проповеди. Температура была что надо. Свою проповедь Блессет начал со стандартного набора: как коварно зло большого города, медленно, но верно крадущееся по улицам Зефира; как кровожаден Сатана, жаждущий заполучить души наших молодых людей, дабы утащить их к себе в ад; и что жители Зефира денно и нощно должны сражаться с дьявольскими искусами, дабы отведать в конце концов даров вечного блаженства, а не гореть веки вечные в геенне огненной. Вещая, преподобный Блессет носился по сцене взад-вперед, махал руками и отчаянно потел, в общем, вел себя как настоящий одержимый. Нужно отметить, что шоу он устроил отличное: не прошло и десяти минут, как даже я почувствовал себя неуверенно, задумавшись, не прячется ли у меня под кроватью кто-нибудь рогатый, со смехом дожидающийся момента, когда я тайком раскрою “Нэшнл джиогрэфик”, чтобы посмотреть на фотографии веселых гологрудых африканок. Потом, внезапно прекратив бег, преподобный повернул к собравшимся свое блестящее от пота лицо. Двери зала были распахнуты, но духота все равно стояла неимоверная; моя рубашка давным-давно липла к спине, а высившийся в золотом свете рампы преподобный просто обливался потом. Он поднял над головой черный диск пластинки.

— Так услышьте же глас дьявольского искуса! — заорал Блессет. Он включил проигрыватель, насадил пластинку на толстый вал, запустил диск и, приготовив иглу, задержал ее над первой дорожкой.

— Теперь слушайте внимательно, братья и сестры, — наказал он нам, — вот он, глас Сатаны. С этими словами преподобный опустил иглу на диск, и динамики наполнились треском статики и царапин. Чьи это были голоса — демонов или ангельские? Ох уж эти голоса! Я тусуюсь, я тусуюсь и тусуюсь. Из города прочь. Я тусуюсь.

— Вот оно! — внезапно, как заполошный, заорал преподобный. — Вы слышали это? Только что прозвучало! Он хочет, чтобы наши дети считали, что по другую сторону изгороди трава зеленее, чем на нашей стороне! Разве жизнь в родном городе хуже, чем в другом месте? Сатана разжигает в неокрепших душах дьявольскую тягу к перемене мест, вот о чем тут поется! Игла снова упала на пластинку. Когда песня дошла до места, где говорилось, как здорово иметь машину, на которой нет ни одной царапины и которая не грустит о девчонках, что в ней катались, преподобный Блессет разве что не затрясся от праведной ярости.

— Вот, вы слышали это? Разве дьяволы не Призывают к тому, чтобы целыми днями носиться по улицам на автомобилях? Разве тут не слышно откровенного намека на похоть и сомнительные свободные плотские утехи? Последние слова преподобный почти что выплюнул вместе со слюной.

— Задумайтесь об этом, люди! Ваши сыновья и дочери горят в пламени этого мусора, в то время как Сатана насмехается над нашей слепотой! Только представьте себе улицы нашего города, красные от крови наших детей, гибнущих в разбитых машинах, наших беременных дочерей и распаленных похотью сыновей! Вы думали, что такое возможно только в больших городах? Вы думали, что наш Зефир защищен от когтей Князя Тьмы? Сейчас я дам вам еще послушать эту так называемую музыку, и вы поймете, как вы ошибались! Игла упала на пластинку в третий раз. Звук был отвратительным, полным скрипа и треска; я подумал, что, судя по “запиленности”, преподобный Блессет прокрутил эту пластинку раз десять. Лично меня мало трогало то, о чем он твердил: эта музыка была о свободе и счастье, в ней ни слова не говорилось о том, чтобы разбивать машины на улицах. Слова песни и то, что говорил о них преподобный, совершенно не соответствовали друг другу. Мне слышался в песне отзвук жаркого вольного лета, где-то между небом и землей; Блессет же чувствовал только запах серы да видел ухмылку дьявола Просто поразительно бывает, как человеку от Бога, вроде преподобного, везде, со всяком слове слышится зов Сатаны. Разве Бог не правит миром во всех его проявлениях, как это сказано в Библии? Если так, то почему преподобный Блессет так боится за наши души?

— Отвратительная похоть! — заорал он, комментируя ту часть песни “Бич Бойз”, где говорилось, что не дело оставлять дома подружек, собираясь в субботу на вечеринку. — Этому призыву к насилию не сможет противиться ни одна юная душа! Господи, спаси наших дочерей!

— Этот парень, — шепнул отец маме на ухо, — полоумный, как рехнувшаяся от жары бездомная дворняга! Пластинка играла и играла, а преподобный твердил о неуважении к закону, о развале семьи, грехе Евы и змее-искусителе в Райском саду. Он брызгал на первые ряды слюной и исходил потом, лицо его страшно покраснело, и я опасался, как бы он не взорвался от скопившегося в нем дурного воздуха прямо на сцене.