Жизнь мальчишки (Том 2)

- Я никогда особенно не любил перемен. Почему все не может оставаться по-прежнему? Я не хочу отдавать свои деньги девчонке, жующей резинку, которой все равно, кто я такой, которая даже не знает моего имени, которая не улыбнется мне, когда я спрошу у нее, как дела. Мне неприятно думать, что скоро мы все как один будем покупать продукты в здоровенном супермаркете, который открыт аж до восьми часов вечера и в котором от яркого света режет глаза. В восемь часов вечера люди должны быть дома, сидеть за столом в кругу семьи, а не шататься по магазинам, где с потолка всюду свешиваются рекламы, советующие вам покупать то, что вам ни сейчас и никогда после не будет нужно. Я хочу сказать.., что если уж до этого дойдет, то обратной дороги, как бы мы этого ни хотели, у нас не будет никогда. Наступит день, когда каждый сможет сказать, что как это здорово, что в любой вечер уже в темноте мы можем сходить в супермаркет, где так легко можно выбрать на полках и купить продукты, о которых ты раньше и слыхом не слыхивал, а что там случилось со старыми молочниками, которые каждый день минута в минуту доставляли нам на крыльцо молоко, и теми фермершами и фермерами, что продавали нам замечательные спелые дыни прямо со своих грузовиков, и свежие овощи из своего огорода, и фрукты из собственного сада, которые только и делали, что улыбались своим покупателям словно солнышко, и к которым стоило только подойти, как они тут же здоровались с вами и говорили "Доброе утро", - нам не интересно. А если кто-то и вспомнит об этих прекрасных людях, то ему ответят, что, мол, они теперь все продают чохом в супермаркет, чтобы было удобнее приходить и покупать здесь все сразу под одной крышей, и теперь не нужно ничего искать и все тут есть. Они, мол, для того загнали все магазинчики в городе под одну крышу, чтобы вам не приходилось бродить под дождем и мокнуть и чтобы вы не простудились от холода. Разве это не превосходная идея?

Несколько мгновений отец молча сидел и хрустел пальцами. - После этого у нас не останется больше города, будут только дома, дороги и супермаркет. Того города, в котором мы живем сейчас, больше не будет. Мы все будем ходить в магазин под одной крышей, и, спросив у девчонки с жвачкой о чем-то, мы услышим от нее: "Нет, у нас нет этого товара. У нас этого нет, потому что этого больше не выпускают. Этот товар больше никому не нужен, люди не хотят его покупать". А на самом деле причина вовсе не в том, что люди не хотят что-то покупать. Люди теперь покупают то, что им велят покупать рекламы, свисающие с потолка. И только тот товар в магазине и есть, который машины штампуют тысячами в минуту. Это самый лучший товар, скажет вам девчонка. Ни малейшего изъяна на тысячу штук, представляете? И когда вы попользуетесь этим товаром, или когда он вам надоест, или когда реклама под потолком изменится, вы просто выкиньте это в мусор, потому что эта вещь как раз и сделана так, чтобы ее выкидывали легко и беззаботно. Так что поторопитесь, скажет она, и выберите себе что-нибудь из миллионов прекрасных вещей, что лежат на полках нашего магазина, и не задерживайте очередь, которая уже выстроилась позади вас.

Отец замолчал. Я снова услышал, как затрещали его пальцы.

- Но это всего лишь супермаркет, - подал я голос. - Он один-единственный в округе.

- Он не единственный, - ответил отец. - Он первый. За ним будут другие.

Прищурившись, отец с минуту молча рассматривал поверхность озера, по которой ветер выписывал свои письмена.

- Я слышу тебя, - тихо проговорил он. Я знал, к кому он обращается.

- Отец! - сказал я. - Пора ехать домой.

- Можешь отправляться, если хочешь. Я посижу еще и послушаю своего приятеля.

Я прислушался, но в стылом воздухе смог разобрать только карканье ворон и шум ветра. Отец же слышал другие голоса.

- Что он говорит тебе, отец? - спросил я.

- Он говорит мне то же, что и всегда. Он говорит, что не оставит меня в покое до тех пор, пока я сам не приду к нему, не отправлюсь по собственной воле вниз, в темноту.

Мне на глаза навернулись слезы. Крепко зажмурившись, я согнал слезы с глаз.

- Значит, ты не пойдешь? - спросил я.

- Нет, сынок, пока еще посижу, - ответил он. Я почти собрался рассказать отцу про дока Лизандера. Я открыл было рот, но в моем мозгу мелькнула молнией мысль:

"Что я скажу своему отцу?" То, что док Лизандер "сова" и что он не пьет молоко? Что, по словам Вернона Такстера, этого достаточно для того, чтобы обвинять человека в убийстве? И в результате из моего открытого рта донеслось нечто совершенно другое:

- Отец, Леди мудрая женщина и очень многое знает. Она поможет нам, нужно только попросить ее.

- Леди, - глухо повторил отец. - Хорошую штуку она сыграла над Большим Дулом, верно?

- Да, отец. Она поможет нам, если мы пойдем и попросим ее о помощи.

- Может, ты и прав. А может быть, от нее не будет никакого толку.

Отец нахмурился, словно сама мысль о том, чтобы обратиться к Леди, причиняла ему сильную боль. Но эта боль, конечно, ни в коем случае не была мучительней и глубже другой, прежней, боли, такой привычной и знакомой.